– Ладно, но подойди, когда я тебе помашу.

Он кивнул.

Очередь была длинной, и ждать пришлось долго, но никто как будто не торопился. Я завязала беседу с женщиной, стоявшей передо мной. Она носила золотые серьги в виде колец, на ней была шаль и красочная одежда в цыганском стиле.

– Очередь длинная, но это же утро, – сказала она, сунув руку в сумочку и достав паспорт.

Паспорта! Почему я о них не подумала? Учитывая, сколько странного произошло в моей жизни, я всегда держала свой паспорт в сумочке. Но у Джесса паспорта не было. Я привезла его в Италию младенцем, и вплоть до того дня, когда он умер у меня на руках на озере Маджоре, он никогда не покидал страну. Сможет ли он загипнотизировать кассира билетной кассы так же, как официанта?

Я оглянулась, ища его взглядом. Он стоял на широком свободном пространстве позади окруженных канатом очередей. Маленькая девочка, держась за ручку розового чемодана на колесиках, смотрела на него снизу вверх. Волосы ее были завязаны в длинный хвост, на ней была белая блузка, юбка с оборочками, свободной рукой она обнимала плюшевого мишку. Они что, разговаривают? Я не могла этого разглядеть.

Слава богу, Джесс не светился. И все равно он был каким-то другим. Его как будто окружала невидимая аура, словно солнце сияло там, где он был, а все вокруг затянули облака. Вот почему девочка с розовым чемоданчиком улыбалась ему. Джесса окружала аура, которая позволяла людям забыть все свои заботы.

Я попросила женщину покараулить мое место и покинула очередь, собираясь пробраться к сыну. Я неопределенно говорила себе, что предупрежу его насчет ауры, не признаваясь, что сама хочу очутиться в ней.

Я заметила, что ряды сидений в главном зале уже не так полны. Куда ушли люди? И внезапно я поняла, что, как и я сама, они идут к Джессу и девочке. Что-то происходило. Почему я оставила его там?

Маленькая девочка подняла руки, Джесс подхватил ее и посадил себе на плечо. Краешком глаза я увидела, как к ним побежала длинноволосая женщина. На ней была такая же юбка с оборками, как на девочке. Наверное, мать. Сперва женщина выглядела встревоженной, но, приблизившись, улыбнулась. Я видела, как беспокойство покинуло ее. Она тоже направлялась туда, где находилось счастье. В следующий миг еще четверо детей оказались рядом с Джессом, ни один из них – из озорства. Потом их стало уже пять человек, потом – десять. Место было многолюдным. Я сделала всего шагов восемь, а число детей росло прямо у меня на глазах; к ним с очарованным видом присоединялись и взрослые, как будто посреди первого терминала начался карнавал.

Что происходит?

Пока я пыталась добраться до Джесса, группка стала толпой, а толпа – сонмом, и все стремились к нему.

Там, где был Джесс, существовала иная реальность.

– Scusimi, scusimi per favore [76], – сказала я и стала пробиваться вперед.

Но люди, проталкиваясь к нему, не обращали на меня внимания. Добравшиеся до Джесса тянулись, чтобы к нему прикоснуться. Что касается меня, вскоре я не смогла больше двигаться. Не могла перевести дыхание. Со всех сторон меня окружали люди, которые не желали причинять мне зла, – но душили меня.

Я услышала вдалеке музыку.

– Pie Jesu…

«Милостивый Иисус».

– Ты – тот, кто забирает грехи из мира, – пела маленькая светловолосая девочка, которая выиграла бы конкурс в Америке.

– Pie Jesu, Pie Jesu.

Я не могла дышать. Я должна была сделать хотя бы один вдох. Если я его не сделаю – потеряю сознание. Это казалось нелепым. Минуту назад со мной все было в порядке. А теперь я как в капкане и не могу двигаться, не могу позвать моего Джесса и дать ему знать, что я в беде. Я потеряю сознание, если сейчас же не вдохну.

– Возьми меня за руку.

Кто это сказал?

Ах да, должно быть, Джесс. Он все время так говорит. «Возьми меня за руку. Возьми меня за руку». На самом деле он имеет в виду – поверь в невозможное, что горы и вправду могут сдвинуться, что я могу летать по воздуху, что я могу сделать все, что угодно, если попрошу, веря в это.

– Если в тебе есть вера с горчичное зерно.

Кто это сказал? Должно быть, Джесс. Он знает, что я не могу дышать? Он знает, что толпа, которую он призвал своим счастьем, выжимает из меня жизнь?

– Pie Jesu.

Один вдох. Всего один. Если бы я могла вдохнуть, все было бы в порядке. Вместо этого у меня перед глазами плыли разноцветные пятна. Я теряла сознание. Я не очнусь. Я знала это. Я умру. Как глупо. Но это и вправду происходило, и никто об этом не знал.

– Возьми меня за руку.

Что проку в вере, когда реальность заключается в том, что моему телу нужно дышать? Разве вера породит воздух, наполнит легкие, предотвратит смерть? Я умирала. Еще несколько мгновений – и я умру, окруженная счастливыми людьми, которые давили меня.

– Pie Jesu, Pie Jesu…

– Возьми меня за руку.

Поскольку выбора у меня не было, стоило попытаться. Я сказала себе, что могу летать, и – почему бы нет? – поверила в это. Я могла сдвинуть горы. Я взяла его за руку.

Мгновение спустя я очутилась под шишковатыми распростертыми ветвями древней смоковницы.

Солнце касалось горизонта. Полный чувства собственного достоинства старик с короткими седеющими волосами приподнял мою голову и заставил меня выпить из тыквенной бутыли. У него были сильные руки, он носил бусы из раковин каури [77]поверх завязанной поперек груди одежды. Он выглядел африканцем.

Он улыбнулся, и улыбка его проникла прямо в мое сердце.

– Карибу, мама.

«Добро пожаловать, мама».

Откуда я знала, что именно он сказал?

Джесс подошел к смоковнице, посмотрел на меня сверху вниз и улыбнулся.

Старик взял палку и ударил в большой барабан. Потом опустился на землю у ног Джесса, наигрывая большими пальцами на каком-то музыкальном инструменте. С сияющими глазами он запел:

– Саути йя Мунгу…

«Голос Бога».

Очевидно, мне снился сон.

С 19.30 до 21.00 во всех корпусах общежития, в том числе в спальнях шестого класса, должны были царить тишина и атмосфера, благоприятствующая учебе.