Прескот нажал на кнопку передатчика.

— Прескот слушает. Говорите, Пелхэм Час Двадцать Три.

— Лейтенант, я смотрю на часы. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

— Сволочи, — буркнул Коррел. — Мерзкие убийцы.

— Заткнитесь, — отрезал Прескот. Потом произнес в микрофон: — Будьте же благоразумны. Мы готовы с вами сотрудничать. Но вы не даете нам времени все подготовить.

— Тридцать шесть минут. Вы меня поняли?

— Я вас понял, но этого слишком мало. Вы же имеете дело с властями. А они слишком медленно поворачиваются.

— Пора научиться вертеться быстрее.

— Все вертится. Но вы же понимаете, у нас нет наготове миллиона.

— Вы ещё не подтвердили, что заплатите. Достать деньги не так трудно, если отнестись к этому всерьез.

— Я простой полицейский, и не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах.

— Тогда найдите того, кто разбирается. Время идет.

— Я свяжусь с вами, как только будут новости, — заверил Прескот. Проявите терпение. Просто больше никого не убивайте.

— Больше никого? Что вы имеете в виду,

Какая грубая ошибка, — ужаснулся Прескот, — ведь они не знают, что кто-то был свидетелем смерти Доловича.

— Люди, которые вернулись на станцию, слышали стрельбу. Мы предположили, что стреляли вы. Это был один из пассажиров?

— Нет, мы кого-то пристрелили на путях. И убьем любого, кто сюда сунется. Пассажиров тоже. Имейте это в виду. Любая провокация — и одному заложнику конец.

— Пассажиры ни в чем не виноваты, Не трогайте их!

— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда получите известие о деньгах. Поняли?

— Понял. Я снова ва прошу — не трогайте людей.

— Мы тронем столько, сколько понадобится.

— Я скоро с вами свяжусь, — пообещал Прескот. — Конец связи. — Он откинулся в кресле, изнемогая от сдерживаемой ярости.

— Господи! — воскликнул Коррел. — Слушая, как вы упрашиваете этого подонка, я стыжусь, что я — американец.

— Пошли к черту! — рявкнул Прескот. — Забавляйтесь со своими поездами.

Его Честь, господин мэр.

Его честь, господин мэр, лежал в постели в своей квартире на втором этаже особняка Грейси. У него текло из носа, страшно болела голова, ныли все кости и температура достигала 39,2°. Этого было вполне достаточно, чтобы обвинить его многочисленных врагов как в городе, так и вне его, в заговоре, жертвой которого он стал. Но мэр понимал, что было бы чистой паранойей подозревать Другую Сторону в том, что они, скажем, подсадили вирус гриппа на край его бокала с мартини, — у них просто не хватило бы воображения придумать такой трюк.

Пол у кровати был усеян бумагами, отброшенными в приступе раздражения, на которое, как ему казалось, мэр имел полное право. Он неловко лежал на спине, небритый и дрожащий в ознобе, время от времени постанывая от жалости к самому себе. Мэр не затруднял себя мыслями о том, что какая-то городская проблема останется нерешенной — все решит кто-нибудь другой. Он прекрасно знал, что с самого утра в двух больших служебных комнатах на первом этаже над делами трудятся его помощники, они постоянно связываются с городской мэрией, где их работе помогает (а в некоторых случаях и дублирует ее) другая группа помощников. Телефон у постели мэра также был подключен, но он отдал команду не соединять, разве только в случае какого-то невероятного несчастья. Например, если вдруг остров Манхеттен оторвется и уплывет в залив, хотя иной раз он молился, чтобы такое произошло.

Впервые с того момента, как он занял этот пост, если не считать, конечно, случайных дней отдыха где-нибудь на солнышке или тех нежданных ситуаций, когда массовые волнения или затянувшаяся дискуссия с профсоюзными лидерами заставляли его проводить на ногах всю ночь, — впервые случилось так, что ровно в семь утра он не покинул свой дом и не направился в здание мэрии. Так что мэр одновременно чувствовал себя прогульщиком и был немного растерян. Когда он услышал за окном где-то на реке гудок парохода, неожиданно пришло в голову, что все его предшественники, а они были хорошими людьми, тридцать лет слушали эти гудки.

Эта весьма занимательная мысль поддержала Его Честь. Будучи человеком интеллигентным и образованным (правда, Другая Сторона подвергала сомнению первую часть этой формулы и клеветала на вторую), он тем не менее не испытывал большой привязанности к истории. А также к дому, в котором жил благодаря доброму отношению со стороны своих избирателей, активно влиявших на его интересы. Он знал, но только понаслышке, что дом, построенный в 1897 году Арчибальдом Грейси, являл собой весьма похвальный, если не сказать великолепный, пример федералистского стиля, а в комнатах на первом этаже висели полотна Трамболл, Ромни и Вандерлина. Правда, не лучшие их работы, но, тем не менее, подлинные, подписанные авторами. Главным специалистом по дому и по его содержимому была жена, которая когда-то занималась то ли искусством, то ли архитектурой, он давно забыл, чем именно. Она и сообщила мужу то немногое, что он знал.

Сейчас мэр был погружен в дремоту и смотрел аполитичные сеексуальные сны. В тот момент, когда зазвонил телефон, он был занят постыдным делом: страстно целовал (рот широко раскрыт, горячий язык шарил в поисках наслаждения) монаха альпийского монастыря в Швейцарии. Пришлось вырваться из горячих объятий монаха (у которого под его рясой ничего не было) и потянуться к телефону. Подняв трубку, мэр издал какой-то флегматичный и неразборчивый звук. Голос в трубке долетал из комнаты с первого этажа и принадлежал Мюррею Лассалю, одному из его заместителей, первому среди равных, человеку, которого пресса чаще всего называла "великолепной рабочей лошадкой администрации".

— Прости, Сэм, но тут ничего не поделаешь, — извинился Лассаль.

— Ради Бога, Мюррей. Я просто умираю.

— Отложи это дело. Мы столкнулись с чертовски неприятным случаем.

— Неужели сам не можешь справиться? Ты же прекрасно справился с третьим мятежом в Браунсвилле, верно? Мюррей, я на самом деле отвратительно себя чувствую. Голова просто раскалывается, не могу дышать, каждая косточка болит...

— Конечно, я могу с этим справиться, как справляюсь с каждым вторым омерзительным делом в этом вонючем проклятом городе, но не хочу.

— Не заставляй меня выслушивать такие вещи. В лексиконе заместителя мэра не должно быть слов "не хочу".

Лассаль, который сам был простужен, хотя и в явно меньшей степени, чем шеф, вспылил:

— Не читай мне лекций, Сэм, не надо, иначе, как бы ты ни был болен, я напомню тебе...

— Я пошутил, — поспешил извиниться мэр. — Хотя я и болен, у меня больше чувства юмора, чем у тебя когда-то было или будет. Ну, что стряслось? Выкладывай.