Докурив, он отправился на территорию сектантского квартала. Полицейский значок не понадобился – его признал знакомый охранник. Рэндал нашел нужную общину и терпеливо ждал, пока закончится последняя служба. Община занимала самый верхний ярус зиккурата – перестроенного древнего небоскреба. Таких тут раскинулись десятки, и почти во всех спокойно обитали свои пастыри, а паства перетекала между ними, не враждуя более, будто в сонливом наваждении – желании наконец вспомнить и очнуться. Похоже, эти ребята были популярны – он насчитал не меньше двадцати человек, пока они выходили наружу, надевали обувь и спускались по ступеням во тьму квартала. Странно, но все покидали учителя в глубокой задумчивости и почти не разговаривали.

На вершине соседнего зиккурата, стоявшего поодаль, метрах в пятидесяти отсюда, люди пели. Рэнд слышал, как девушка распевала три имени Бога: сначала голос ее возвышался, затем трагически надламывался, опускался в низину и снова поднимался на втором куплете, а затем группа вторила ей – десять или больше голосов, – им уже не удавалось, хотя и пытались, повторить изящный изгиб ее звонкого голоса. А поверх этого распространялась щемящая однообразная мелодия гармониума, и три имени Бога все повторялись и повторялись, то ускоряясь, то замедляясь.

Здесь было высоко: метров семьдесят над землей, и он поднимался по ступеням пешком, но даже не устал. У него не бывало одышки, даже если выкуривал целую пачку, да и пот выступал неохотно – еще денек можно было носить все ту же рубашку. Вдруг с легкой грустью он понял, что не увидит этой ночью свою девочку. На такой высоте пустынный ветер был совсем холодным и порой резким настолько, что зазеваешься – рухнешь вниз. И тебя похоронят по традиции той общины, кому очередь в этом месяце выпала владеть ярусом.

Несмотря на то, что Рэндал только что принял вечерние стероиды, он не испытывал воодушевления или хотя бы спокойной покорности перед тем, что будет. Легкая тревога, похожая на страх, бередила его сердце, разгораясь по мере того, как близилась встреча с главой общины, имя которого Ричард Гофман упоминал в своих письмах. Рэндал внимательно прислушался, как музыкант к родному инструменту: что, если там угроза?.. Позволил чутью как следует протечь сквозь будущие минуты и часы и ужаснулся: ведь туда нельзя было идти!.. Но вот молодая девушка, почти девочка, запоздало выбежала на холодный воздух и вздрогнула, почувствовав его взгляд, обернулась и увидела его, хотя он стоял в самой темной тени и даже не курил. Она смотрела на это пятно тьмы, что укрывало его, так что Рэндал гадал: может, какие-то приборы позволяют ей разглядеть? А может, пресловутое предчувствие, о котором столько шепота бродило по Земле уже десятки лет, осенило ее славную нежную кожу способностью узнать и распознать?..

И совсем недолго – может, секунду-две – он даже почувствовал странное позабытое чувство. До Возвращения оно называлось «надежда». Оказывается, если раз вернуться, то она вроде как и не нужна. Ведь ты как бы оседлываешь смерть, и природа в ужасе отступает перед тобой. Сегодня он столько раз думал о Чистой комнате, что, пожалуй, в некотором роде стал надеяться, но то была отчаянная, глубоко запрятанная потребность – и она росла вровень с ужасающим предчувствием, что попасть туда не удастся. А вот молодая девушка… За эти две секунды, что длилось озарение, он успел выйти из тени и встать перед ней понуро, взглянуть исподлобья, как принесший дурное вестник страшного прошлого, о котором грезят напрасно старики.

Он даже не посмотрел в сторону человека, который поднялся к ней и дернул за руку, чтобы увести. Он знал, что так будет. Чутье точно говорило: «Забудь, какие женщины? В тебе нет того, что могло бы с ними сцепиться, уж точно не с новенькими». Вдруг он тоскливо вспомнил о Кайли и пожалел, что не позвонил ей за целый день. И подумал, опять-таки на краткое мгновение, что, может быть, девочка и впрямь привязалась к нему. Что, если ей нравится его тело? Пусть непонятно как пересобранное и оживленное, но все-таки живое, сильное, выносливое. Может быть, есть в нем что-то, что может нравиться? Ведь, если покопаться, он мог бы найти в себе одно-два качества, не запятнанных жестокостью и злобой, например чувство справедливости…

– Вы что-то хотели? – Голос отвлек его от мыслей, и он вернулся в себя. Затянулся с наслаждением сигаретой и выдохнул дым в сторону облаченного в белое человека.

Это был антропоморф – удаливший половые признаки проповедник, постепенно переселяемый в искусственное тело-манекен. Рэндал редко встречал такое в пустыне, но в духовных общинах Лос-Анджелеса это набирало популярность: «просвещенные» все чаще проповедовали, что неважно, мужчиной или женщиной пришел человек – это глубоко, решительно неважно, – и искали способ преодолеть ненужные осложнения, вызванные такой нелепицей, как различие полов, и отыскать эссенцию человека. Рэндал, впрочем, знал, что раньше это была женщина, и даже довольно привлекательная. И что она была из богатой семьи и потому не нуждалась в Забвении, чтобы жить сладкую непрерываемую жизнь. Ей – этому существу – было больше ста лет.

– Я пришел задать пару вопросов, товарищ учитель, – Рэндал нескладно поклонился и протянул наладонник, где высветилась его полицейская лицензия.

– Я бы предпочел поговорить завтра. Но, судя по тому, что вы приехали издалека, вы не настроены ждать.

– Это не займет много времени.

Антропоморф улыбнулся одними губами. У него было плоское чистое лицо и ясные голубые глаза. Он удалил любые признаки привлекательности, это было лицо манекена – ровное, «усредненное». Помимо белого длинного платья, на нем был тесно схватывающий голову обруч, мерцавший огненными сполохами. Рэндал не хотел знать, что они тут исповедуют. Очередная смесь всего со всем, должно быть. Он старался не смотреть по сторонам, когда вошел. Имя Бога все еще распевали в соседней общине, а в этой, похоже, говорили мало.

Сильный запах поразил его со входа: всюду были цветы. Это была довольно большая комната, но цветы в горшках, вазах, карабкавшиеся по стенам, занимали не меньше трети пространства, и казалось неестественным то, как они обильно, густо цветут и благоухают. В центре комнаты стоял алтарь: круглый стол с пылающим шаром-солнцем, левитировавшим над ним.

– Простите, но вам придется поклониться вместе со мной Солару, – вкрадчиво, но твердо сказал антропоморф.

– Да, товарищ учитель, без проблем.

– Меня зовут Сауля Джой.

Рэндал повторил за ним движения: опустился на колени и прижал лоб к деревянному полу. Ничего особенного. Какая-то молитва, и можно встать. Несмотря на свою жесткость, он давно понял, что с религиозными людьми