И принцесса покачнулась, схватилась рукой за горло, будто ее душили, и разрыдалась так безудержно, так отчаянно, словно ей сообщили самую горестную весть.

— Что? Что? Что с тобой? — спрашивал Ортон, осыпая поцелуями ее руки и мокрое лицо.

— Я счастлива, я так счастлива, — твердила она, не переставая плакать.

Арианна не знала, как объяснить ему — удивительному, ставшему таким родным и близким, — что ее всю жизнь готовили к жизни без любви и нежности, к существованию в качестве живого залога или символа. И она заранее смирилась с этим, нарастив на своей душе что-то вроде ледяного панциря, чтобы ничто не могло ее ранить или причинить боль. А Ортон в несколько дней не только растопил этот лед, но и достучался до ее сердца, и теперь оно нестерпимо болело. Принцессе еще никто не успел рассказать, что любовь — это тяжкий труд, и боль, и мука. И что счастье — это вовсе не абсолютный покой и не постоянная радость. Но она уже догадывалась об этом, прижимаясь к своему жениху.

— Я, я люблю тебя, Ортон? Я люблю… — повторяла она, не веря, не смея поверить в то, что с ней случилось чудо, которое она до сих пор полагала недоступным для себя.

Они просидели около часа в полной темноте, смеясь, шепча всякие глупости и целуясь. Наконец император поднялся:

— Милая, мне жаль, но я должен уйти. Я и так задержался.

— Ты уходишь?! — спросила Арианна, и глаза ее снова наполнились слезами. Но она подумала, что Ортону и без того трудно, и потому мужественно сдержалась.

— Не хочу, но придется. Пора собирать совет и решать что-то с убийствами. Я теперь слишком счастлив, чтобы позволить неведомо кому убить меня.

— Не говори так, — прошептала она истово. — Не смей говорить так. Я только-только встретила тебя… Ты будешь жить, что бы ни произошло, обещаешь?

— Хорошо, — улыбнулся он. — И сегодня я оставлю в предпокое еще несколько охранников. Так мне будет спокойнее. А сейчас ложись спать — завтра тебе нужно рано вставать, и целый день ты проведешь на ногах.

— Ну и пусть, — сказала Арианна. — Когда ты рядом, я не устаю. Ортон, скажи мне одну-единственную вещь: может быть такое, чтобы и завтра со мной будешь не ты, а кто-то другой?

— На церемонии буду я, — ответил император. — А дальше и сам не знаю.

Когда он ушел, Арианна бросилась в кровать и сжала в объятиях пуховую подушку. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться своим нежданным счастьем, но тех, кому она доверяла, рядом не было. Разве что Алейя Кадоган… Но будить баронессу среди ночи, чтобы поведать ей банальную историю о двух счастливых влюбленных, это было бы совсем неприлично…

Арианна так и заснула не раздеваясь.

— Император здесь, — раздался в кромешной тьме голос Аластера, герцога Дембийского. — Все ли готовы?

— Да, да, да… — зазвучали разные голоса.

— Нет нужды говорить, зачем мы собрались, — молвил Аластер. — Через несколько часов император женится на принцессе Арианне, и с этого мгновения жизнь его будет подвергаться еще большей опасности, не говоря уже о жизни нашей будущей императрицы. Прошу вас, господа, высказывайте свои предложения, делитесь идеями…

— Почему «еще большей»? — раздался немного растерянный голос Ортона.

— Потому, Ваше величество, что каждый следующий после свадьбы день станет приближать нас к тому счастливому и торжественному моменту, когда мы сможем объявить о рождении наследника. Будущего императора Великого Роана. Так что убийца постарается завершить свои дела как можно быстрее — чтобы наследник не успел появиться.

— Сейчас буду говорить я, Аббон Флерийский, — сказал маг. — Меня испугали и насторожили предсмертные слова маркграфа Инарского, а также способ, которым были убиты обе несчастные жертвы. Дело в том, что человек в зеленой одежде, опирающийся на посох и рассылающий смерть с невидимыми ядовитыми иглами, может быть только монхиганом. А этого как раз быть не может.

— Положим, — возразил Аббон Сгорбленный, — вызвать фантом под силу любому деревенскому колдуну. Да и такие трудности — это нечто лишнее, ведь можно просто одеться соответствующим образом. Кто теперь, спустя столько сотен лет, сумеет отличить подлинного монхигана от мнимого? Наш милый Финнгхайм, о котором я стану глубоко скорбеть, не отличался умом — пусть простит мне покойник нелестное это высказывание. Он мог увидеть монхигана там, где его в помине не было.

Меня беспокоит другое — зачем это было сделано? И вопрос нужно ставить иначе: тот, кто совершил это убийство, совершенно прозрачно намекнул нам о том, что посвящен в тайну происхождения Ортона Агилольфинга. Ведь не так уж много людей знали о том, что император Браган — не просто талантливый и удачливый полководец, не просто великий государь, а еще и Саргонский чародей. Вы же, господа, рассуждаете так, словно весь мир владеет теми же тайнами, что и мы, избранные…

На несколько секунд воцарилось молчание. Каждый думал о чем-то своем.

— Яд, — сказал Аббон Флерийский. — Меня тревожит, что яд был необычный, тот самый…

— Тут я не специалист, — вздохнул князь Даджарра, который считал эту проблему не принципиальной и далеко не самой важной, — но думаю, что и добыть соответствующий яд — это не самое трудное.

— Как сказать, — с сомнением в голосе произнес маг. — Нужно же откуда-то узнать рецептуру.

— Вы же знаете, — заметил Далмеллин.

— Ну, не хватало еще, чтобы кому-то, кроме членов нашего Совета, был открыт доступ к тайнам Агилольфингов!

— Придется привыкать, — отозвался Локлан Лэрдский, до которого постепенно начинала доходить вся сложность создавшегося положения.

— Вот что мне неясно, — сказал внезапно Сивард Ру. — Я ведь человек простой, конкретный, мне эти магические выкрутасы безразличны. По мне, главное заключается в том, что на императора покушались и, строго говоря, своей цели достигли — это уже дело случая да чрезмерная предусмотрительность предков не допустили смерти государя. И вопрос нужно ставить так: кто и каким способом? Мы тут недавно рассуждали, что теоретически Его величество — самая видная мишень, главная цель любого врага. Но я долго раздумывал над этим — кто же решится на подобное злодеяние? Кто не побоится, что на него обрушится возмездие такой мощи, о которой даже подумать жутко? Я бы побоялся, например.

— Только не ты, — отозвался Теобальд. В его голосе звучали веселые нотки. — На такие мелочи ты никогда не обращал внимания.

Члены Большого Совета захмыкали на разные голоса: они прекрасно знали, на что он намекает.

— Побоялся бы, — упрямо повторил Сивард. — А если бы не испугался, значит, я держу в рукаве такой козырь, что с ним мне ничего не страшно. Что-то такое, что убедит моих противников перестать преследовать меня, если задуманное мне удастся. Чем же можно купить лояльность огромной империи? И вот еще что. Конкретно. Если убийца уже находился здесь в то время, когда бангалорец пытался подкупить приближенных императора, то в чем причина подкупа? Только для отвода глаз? Но стоило ли так рисковать и практически откровенно заявлять о своих преступных намерениях вслух? Ведь миссия бангалорца закончилась тем, что ему пришлось поспешно скрываться от моих людей несолоно хлебавши. А самому скудоумному недотепе ясно, что своими действиями он побуждает охрану Его величества удвоить и утроить усердие, возбуждает лишние подозрения, ставит на ноги соглядатаев — то есть всячески затрудняет работу своему напарнику. Если вы находите противоречия в моих рассуждениях, то скажите об этом.