Чепурнов пытался приподняться, глаза его вращались. Он сглатывал, икал. Рука машинально искала бутылку.

«Неужели мало? Рицин блокировал критическое восприятие мира, по идее должен был развязать ему язык».

— Потанин, дружище, что за дела? — выдавил из себя Чепурнов. — Почему я на полу? Больно как-то, в горле щиплет, голова кружится.

— Ты просто что-то съел, — сказал Олег, склоняясь над ним. — Все хорошо, давай поговорим. Ты же хочешь пообщаться?

— Я не знаю, о чем говорить. — Чепурнов то бледнел, то опять покрывался зеленью.

— Как твое настоящее имя? Оно же есть. Мама как-то называла тебя в детстве?

Страдалец начал бормотать, плюясь и проглатывая слова. Когда-то его звали Николаем Федосеевичем Филиппенко. Только не было у него никакой матери. Да и отца тоже. По крайней мере, тех, которых он запомнил бы. Детский дом после Гражданской войны, голодное Поволжье, путевка в жизнь, ремесленное училище. Производственная карьера не задалась, решил пойти в милицию, сначала рядовой сотрудник, потом оперативный работник. Замещал начальника отделения, проявил себя с положительной стороны, стал заниматься хищениями социалистической собственности.

Был переведен в Белоруссию, там и встретил тридцать седьмой, когда всех без разбора стали хватать. Головы полетели сверху, с городского руководства НКВД. Он не стал ждать, пока карающий меч революции прорежет сверху донизу весь аппарат, бежал за кордон, благо знал все тонкости безнаказанного пересечения границы.

Гитлер уже захватывал Польшу. Граждане Советского Союза, бегущие в объятия немцев, пока еще были экзотикой.

— Как же я ненавидел все советское! — Чепурнов захлебывался злобой. — Все эти евреи в чекистском облачении, абсурдные законы, постоянная угроза стать врагом народа, даже для тех, кто с потрохами предан этим подонкам. Я грызть их был готов, жечь, топить, душить своими руками. Бежал к избавителям, поклялся в верности, просил подготовить из меня специалиста, так сказать, широкого профиля.

— Так, друг мой, остановись, не растрачивай себя попусту. — Олег схватил его за ворот, тряхнул. — Меня не волнует твоя история болезни. Времени нет. Пора переходить к делу. Куда направляется барон? Что он увозит?

Чепурнов понятия не имел, что увозит фон Гертенберг. Он и рад был бы поделиться знаниями, но не располагал таковыми. У барона были музей, библиотека, большая коллекция живописи и других предметов искусства. Были какие-то безделушки, которые он привозил с раскопок еще до войны. Фон Гертенберг покупал какие-то артефакты, продавал другие, добывал окольными путями третьи. Любил он это дело, успешно совмещал служение фюреру с исследовательской и археологической деятельностью. Вот это барон и увозит, а что конкретно, откуда ему знать?

Информация, которую в Швайцбурге передал Чепурнову британский офицер, была следующей. 2 мая 1945 года, семь часов утра по берлинскому времени. Местечко Рахвальд, расположенное в сорока пяти верстах восточнее Штральзунда, небольшая рыбацкая деревушка в окрестностях Пельзенских доков. Теперь они заброшены, но раньше это было крупное судоремонтное предприятие. У него имелась даже своя взлетно-посадочная полоса. На нее и должна будет сесть «Тетушка Ю». Это 120 километров на северо-запад от замка Левенштайн. В укромном закутке будет поджидать грузовая машина, которая в два приема доставит людей и груз к берегу Балтийского моря.

На этом знания Чепурнова исчерпывались. Он должен был доставить барону лишь данную информацию, жизненно важную для фон Гертенберга.

Предполагать можно что угодно. Бухта, защищенная от посторонних взоров, острова, прикрывающие береговую часть, катер, снова перегрузка, английская подводная лодка, лежащая на грунте. А дальше новая жизнь на загнивающем демократическом Западе, продолжение священной войны с коммунистами, но теперь уже в ином качестве. Ценный немецкий кадр в рядах английских спецслужб.

Местечко восточнее Штральзунда было действительно пустынным, пока еще не интересным ни Советам, ни их западным союзникам. Береговая полоса изрезанная, сложная. В прибрежной зоне много островов, где легко укрыться и набраться терпения. Дело явно того стоит.

Рицин действовал примерно так, как Потанину и описывали знающие люди. Неплохая сыворотка правды.

Чепурнов далее был бесполезен. Информация, им озвученная, крайне важна, но как ее может использовать советский лазутчик в текущих обстоятельствах? Передать сведения некому, да и технической возможности для этого нет, а один в поле не воин.

Все, что Олег проделал этой ночью, фактически не имело прикладного значения. Он не мог воспользоваться обретенными знаниями, только усложнил себе жизнь. Крепла лишь его уверенность в том, что нельзя ему было уезжать из замка вместе с бароном. Здесь он располагал хоть какой-то свободой. Майор контрразведки СМЕРШ ни в коем случае не мог допустить, чтобы фон Гертенберг улетел отсюда. Но его ликвидация — это самая крайняя мера!

Он уныло смотрел, как предатель пытался встать. При этом он много говорил, но речь его уже сбивалась в какой-то непереводимый словесный понос. Этот тип изрядно раздражал Олега. Он взял со стола бутылку, ухватил Чепурнова за затылок и всунул горлышко бутылки в приоткрытый рот.

Тот глотал, давился, глаза его вываливались из орбит. Коньяк тек по подбородку. Он начал дергаться, но Олег держал его крепко.

«Нет уж, господин Чепурнов, хватит вам гадить. Сейчас я настойчиво попрошу вас покинуть этот свет».

Того затрясло, голова его застучала по полу, из горла летело что-то несусветное. Потанин оседлал умирающего нацистского шпиона, прижал руки к полу, зажал рот, превозмогая отвращение. Глаза предателя мутнели, движения замедлялись. Вскоре он дернулся и замер.

Олег затаил дыхание, прислушался. В здании было тихо. Звукоизоляция на высоте. Наворотил он, конечно, дел.

Дальше Потанин работал последовательно, по ходу продумывая все мелочи. Он поставил стул напротив стола, усадил на него мертвеца, запрокинул ему голову. Рот покойника был открыт как по заказу. Олег набивал его сардинами, с трудом сдерживая тошноту, проталкивал их ложкой в горло. Потом он пристроил голову Чепурнова на стол и стал сооружать натюрморт вокруг нее. Консервы, ложка, хлеб.

Ополовиненная бутылка коньяка его решительно не устраивала. Он принялся рыться в шкафах, практически не надеясь найти то, что хотел. Однако ему повезло. Потанин извлек из-за кульков с крупами бутылку дрянного шнапса. Чепурнов уже пил из нее. Горлышко было заткнуто скрученной бумагой.

«Ну и куркуль же вы, господин шпион! А вот шнапс — именно то, что мне сейчас надо!»

Он сбегал в туалет, вылил половину содержимого из бутылки, вернулся, поставил ее на стол. Потом Олег кое-что добавил для правдоподобия, поползал с тряпкой по полу, затирая следы преступления, припрятал все, что говорило о присутствии собутыльника, — вторую ложку, стакан. Потанин полюбовался содеянным, проверил, все ли предусмотрел.

Покойник растекся по столу. Изо рта его вываливалась некая липкая субстанция. Еда, остатки выпивки. Подавился, потребляя в одиночку, может, с сердцем плохо стало. Главное, все отрицать, делать недоуменное лицо.