– Ему-то это зачем понадобилось? – Кармашкину перестало хватать воздуха. Надо же так влипнуть!

– Любовь зла, – мрачно изрек Вовка. – Полюбишь и козла. Что-то у них с Ксю не клеилось, вот он ей и хотел приятное сделать.

– Ничего себе приятное! – помрачнел Генка. – А мне теперь как быть?

– Мы все продумали! – снова толкнул его в плечо Майсурадзе. – Ты возвращаешь журнал в учительскую, и завтра, ко всеобщему удивлению, его обнаруживают учителя. Утром ты идешь к школе, где на крыльце тебя подстерегают Семенова с Прохоровым. Прямо перед твоим носом они роняют журнал, и мы их ловим с поличным.

Генка нахмурился, стараясь уложить в мозгах полученную информацию.

– Весь день она тебя запугивала, – по-своему попытался объяснить Костик. – А теперь, наверное, хочет подставить окончательно. Завтра последний срок, когда ты должен вернуть журнал. А тут вдруг журнал падает с неба, и во всем виноват – ты. Тебя исключают из школы, и Семенова празднует победу.

– Но зачем? – Кармашкину хотелось плакать от глобальной несправедливости этого мира.

– А кто его знает? – пожал плечами Майсурадзе. – Может, завтра станет что-нибудь понятно?

Генка кивнул и побрел к окну учительской. Вопросов у него еще оставалось много.

Кармашкин влез в окно, прошел через всю учительскую, откинул замочек на шкафу, последний раз с сожалением погладил шершавую обложку журнала и положил его на место.

За его спиной в воздухе таял прощальный образ несправедливо погибшего ученика. Так ему с Генкой и не удалось познакомиться.

А по всей школе уже разносилась знакомая трель. Сигнализация сработала.

Из отделения милиции их вытаскивал Генкин папа. Он долго уговаривал дежурного сержанта не сообщать в школу о происшествии – мальчишек задержали на улице, когда они благополучно сбежали от приехавшего в школу наряда стражей порядка.

– Я обязан! – хмуро отзывался сержант, в третий раз перекладывая бумажки из одной стопки в другую.

– У детей будут неприятности, – так же хмуро говорил отец, делая особый упор на слово «детей». – Они музыканты. Им на выпускном балу выступать.

– Ха, музыканты! – Рука сержанта дернулась, и бумажки пошли ложиться в обратную сторону. – Третью ночь музыку в школе закатывают.

– Какое безобразие!

– Музыканты! – накалялся сержант. – А я думал, артисты. Уж больно разговорчивые. Лишь бы поспорить!

– Да, такое время, – снова согласился отец, и сержант впервые поднял на него глаза. – Тяжелое поколение. Никого не слушают. Только о своем. Не то что мы! Как нам говорили, так и делали. Старших уважали!

– А вот это точно! – встал со своего места сержант. – Как мы раньше жили! В страхе перед взрослыми. А сейчас?

– Да что сейчас! – тоже вскочил отец. – Беспредел!

– Вы посмотрите отчеты, – стукнул кулаком по столу сержант. – Малолетняя преступность! Наркомания! Разве могли такое раньше допустить!

Вовка толкнул Генку локтем и кивнул. Кажется, все улаживалось.

Еще некоторое время сержант с отцом вспоминали достоинства прошлого и говорили о недостатках настоящего, а потом сержант лично довел всех до двери.

– Держать в страхе, – напоследок сказал он, поднимая вверх кулак.

– Не давать спуску! – повторил его жест отец.

Они уже стояли на улице.

– Кстати! – Сержант опустил руку и внимательно посмотрел на Кармашкина-младшего. – Мне кажется, я уже видел вашего ребенка. Он у нас ни по какому делу не проходил?

Отец незаметно оттолкнул Генку в сторону, подальше от фонаря.

– Обезличенное поколение, – вздохнул он. – Все похожи друг на друга.

– Это точно! – Лицо сержанта стало каменным, глаза ледяными. – Но! Мы на посту. Если что – обращайтесь. До встречи.

– Всегда готов помочь! – кивнул отец.

Генка прошел мимо клумбы, на которой осенью росли такие красивые астры.

Да, натворил он в свое время дел. Самое время исправлять.

Как добрался до дома и как упал в кровать, Кармашкин не помнил. Отец, как всегда, ничего не говорил. Он выразительно молчал. Честное слово, лучше бы ругался, слишком уж красноречивым было его молчание.

Утро наступило, как всегда, неожиданно. Маленькая сестренка еле растолкала брата.

Генка и Люда вновь опаздывали.

В этот раз далеко от цифры двенадцать минутная стрелка уйти не успела, но на ее горизонте уже появилась цифра три, а значит, к началу своих уроков Кармашкин точно не успевал.

После ночных прогулок одежда у Генки еще не просохла, надевать ее было неприятно. Сердобольная Люда подсунула под его непроснувшийся нос тарелку с манной кашей. Не разобрав, что ему дают, Кармашкин проглотил несколько ложек жуткой комковатой массы и пришел в себя окончательно.

– Ходу! – прикрикнул он на неспешно застегивающую сандалии сестру и, крепко взяв ее за руку, помчался вниз по лестнице. Люда бежала, едва успевая переставлять ноги.

На этот раз Генка с ней не церемонился – отвлекаться не давал, к лужам близко не подпускал.

Звонок на урок еще надрывался, когда Генка преодолевал последние метры до крыльца.

Где его с распростертыми объятиями ждал персональный Ад.

– Карманов, почему в школу опаздываем? – грозно спросила Аделаида. – И что-то я не вижу при тебе журнала…

– Я… – споткнулся на ступеньке Кармашкин, подбирая слова для подходящих к данному случаю оправданий.

Слева от него шмякнулся журнал.

– Так! – выдохнула завуч. – А это что?

– Это он! – донеслось из ближайших кустов.

– Это он! – как эхо повторил еще один голос.

Сбоку от крыльца появился Прохоров, следом за ним выпрыгнул Майсурадзе.

– Это все он! – победно кричал Вовка, ловя Димку за куртку.

– Восьмой «Б», – медленно произнесла Аделаида, и в глазах у нее блеснуло что-то нехорошее.

– Вот, видите! – По ступенькам крыльца спускалась Леночка. – Это он украл журнал.

– Какой же это журнал? – Из-за колонны вышел Костик и, опережая Семенову, поднял бледно-зеленую тетрадку. – Это будет журналом, но в следующем году.

Лицо Леночки вытянулось, она открыла рот, но быстро овладела собой и грозно сдвинула брови.

– Ага, будет, – зло прошипела она. – Знаешь, что из тебя сейчас будет?

Она шагнула вперед, сжав кулаки, но ее остановил грозный окрик: