— Ночью же смог.

— Первый раз не в счет, балда. Тут ничего не поделаешь.

Лиска уставилась мне в глаза. У самой вроде зенки полупьяные, но смотрела так пристально, будто хотела что-то охерительно важное рассмотреть в моих, сейчас наверняка бесстыже похотливых.

— Ладно, — коротко кивнула и без всякого предупреждения практически бухнулась на колени, с ходу прижавшись щекой к стволу, что задергался, как под током, пачкая ее кожу блестящей смазкой.

— Лись!.. — распахнул я пасть, чтобы… что, бля? Остановить? Да хрен там! Разве что завизжать, как *бнутый малолетка, впервые увидевший свой член в непосредственной близости от женского рта и готовый спустить и от зрелища.

— Скажи как! — приказала моя рыжая погибель, вскинув на меня дерзкие глазищи, в которых ни тени сомнения, смущения или брезгливости.

А у меня для нее был все тот же ответ, как тогда в клубе. Хоть как! Хоть, бля просто дыши на него и вот так и дальше смотри. Но выдавил из себя совсем другое. Важное.

— Это не ты — мне, я — тебе, Лись?

— Какая разница? — прищурилась она и, издеваясь над моей выдержкой, потерлась носом об основание ствола, но я отшатнулся. Наклонился к ее лицу, загреб яркие кудряшки в кулак, вынуждая глаз не отводить.

– “Дашь на дашь” мне и на х*й не надо, поняла? — и поцеловал жестко, до обоюдной боли, до вкуса соли и железа, давясь внезапным гневом сам и наказывая за это и ее. И остановился, только когда дышать стало нечем. — Если так — я обойдусь, мелкая.

— Дебил ты, Каверин! — хватая жадно воздух, зло рыкнула Лиска и схватила меня за руку, которой я потянулся спрятать член, а второй крепко так, прям-таки по-хозяйски обхватила его и повторила с нажимом: — Скажи как! Я хочу!

Я как по башке кирпичом словил. Поплыло все мигом, колени резиновые стали, и яйца поджались, еще чуть — и быть фонтану. Та степень кайфа от одних только слов, взгляда ее, решимости, что это почти боль. Держать в себе такое не вариант. Порвет к херам, и собирать будет нечего.

— Хоть как, мелкая! — прохрипел, сгибаясь над ней и упираясь ладонью в столешницу. — Делай что хочешь.

Потому что самого факта, что ты хочешь, сама, мне выше крыши.

Лиска лизнула мокрую головку, заставив меня со свистом выдохнуть.

— Соленый и чуть язык щиплет. Но ничего так вкус, — одобрила она, а я нервно хохотнул, хотя звук напоминал, скорее уж, предсмертное удушье. Потому что помирал. Но торопить ее — ни за что. Сама, пусть все сама.

— Обоих пробуешь, мелкая.

— Так это я, значит, ничего на вкус? — сверкнула она глазами ехидно и лизнула еще раз, теперь без скромности, с оттягом по всей длине.

— Ох… су-у-ука-а-а-а! Ты ох*итель… а-а-а-а-а-а!

Она втянула меня в рот, и я захлопнул пасть, едва не откусив свой язык болтливый, и с того момента только и мог, что издавать нечто нечленораздельное. Мычать от обволакивающей, кажется, не член, а мой разум, жаркой тесноты, шипеть, когда она по неопытности цепляла меня зубами, добавляя только остроты происходящему, и хрипеть, закусив до крови кулак, когда подошло к самому краю, потому как на самом деле хотелось орать дурниной. Лиска наблюдала за мной, часто моргая от выступивших слез, явно сначала отслеживала мою реакцию, удерживая этим и меня от полного ухода в отрыв. Но вскоре ее взгляд расфокусировался, стал снова пьяным и она застонала, ловя свою первую волну этого нового кайфа — когда тебя прет от того, что хорошо твоему партнеру. И вот этой волной меня и снесло. И нет, я не был хорошим парнем, что предоставляет девушке выбор или хоть предупреждает. Я конченый эгоист, и мне было нужно, чтобы она приняла меня всего. И она приняла. Все до последней капли. И не остановилась до тех пор, пока я не взмолился сам об этом, потому что размотало и так-то по-жесткому, извилин не соберешь, и от каждого нового ее касания в адски чувствительных сейчас местах шарашило все новыми остро-болезненными разрядами. Так и сердце встанет к такой-то матери!

Я хотел поднять ее с колен, но вместо этого сам стек к ней и завалился на пол, увлекая и Лиску за собой и укладывая сверху.

— Тут кровать есть, — хмыкнула она.

— Погоди чуток. Подох я весь, — ответил ей, подтянул повыше и поцеловал соленые распухшие губы.

— Так уж и подох. А то я не чувствовала, как ты мне в спину стояком ночью после одного раза упирался.

— Раз разу рознь, — ловил я ее губы снова и снова. — Ушатала меня бедного и довольна. Довольна хоть?

Хотел ли я на самом деле спросить, первый ли это у нее минет? Чуйка подсказывала, что да, хотя и услышать подтверждение подпекало. Ну вот такая натура, видно, мужицкая: кайфануть вдогонку к охеренному оргазму еще и от осознания, что ты первый тут вбил свой долбаный столбик с флагом. Но, так как я внезапно стал взрослеть не пойми с чего и умнеть вроде как, то ни черта не сунулся на эту опасную территорию. Не хрен в моей рыжей опять дурные мысли будить про мой прежний опыт, гори он теперь синим пламенем. Не было ничего, да-да. У нее не было, и у меня не было, на том и стоять будем и с этого же все и начнем для нас.

— Это было странно, особенно в конце.

— Из странного было только то, что я выжил и мне оргазмом черепушку не пробило. — Я собрал силы и поднял-таки голову, ловя ее задумчивый взгляд. — Но ты не ответила.

— Мне понравилось смотреть на тебя… и чувствовать, что тебе хорошо. Но это странно.

Она прикусила губу, похоже уходя в себя и не замечая моих усилий удержать визуальный контакт, и сползла с меня.

Так… и где я лажанул?

Вкус, который только что нравился и будоражил что-то на неизведанном раньше уровне, вдруг стал казаться отвратительным. Но куда как отвратительней было все в моей башке. Я вскочила с пола и приложилась к носику чайника с еще очень теплой, едва ли не горячей водой и напилась, а потом набрала полный рот и, выполоскав его, пошла и сплюнула в слив душевой зоны, все это время стараясь игнорировать пристальный взгляд тоже поднявшегося Каверина. Мне почудилось, что стоит ему глянуть в мои глаза, и он увидит там, как в долбаном телевизоре с высокой четкостью, все те мерзотные картинки из моего прошлого. Услышит, что говорила моя мать как раз о том, что и случилось между нами несколько минут назад. Точнее, что я сделала для него. В реальности. Сделала, а не пересказала с чужих слов, полных отвращения, презрения, злорадного превосходства. Я сделала для него то, в принуждении к чему обвиняла других мужчин, давясь лживыми слезами и словами. И пока это между мной и Антоном происходило, ни единая мысль о схожести не коснулась даже разума, но вот после того, как он спросил… Мне реально подурнело. Кто я? Кто я, после того, что осознала и признала вслух, что мне понравилось. Все. Если верить словам матери, то лохушка дешевая и давалка беспонтовая. Одна их тех шалав конченых, что позволяют себя иметь мужикам за просто так, да еще и кайфуют от этого. Она таких баб ненавидела буквально люто, считая, что из-за таких дешевок мужики и не ценят других женщин. Не ценят в ее представлении — это не понимают, что иметь красивую женщину — очень дорогое удовольствие и большое снисхождение со стороны этой самой красавицы. За которое нужно платить-платить и даже в итоге расплачиваться. Правильно, а как же будут ценить, если потрахаться можно найти и на халяву. Но знаешь что, мама? Пошла ты! Я отказалась быть такой, как ты, еще тогда, когда сбежала. И я отказываюсь принимать твои сраные взгляды на секс. Мне понравилось все, что делал со мной Антон. Мне понравилось видеть и понимать, что я доставляю ему удовольствие. Я после этого дешевка и шалава, что готова давать безотказно, только чтобы кайфануть еще разок так же? Ну и похрен! Сама я разберусь, что и как с этим сексом и ощущениями от него.