Да какая ревность? Откуда? С чего бы? Мне она сроду неведома была, и с какого такого перепугу бы к нему?

— С хера ли я бы тебя ревновала? Мы с тобой вроде как схлестнулись покуражиться ненапряжно, разве нет? Я взрослой жизни хапнуть и свободы, ты — перед свадьбой гульнуть от души.

— Ты вот за что сейчас себя так хлещешь, мелкая? Да, так и сошлись, чего п*здеть попусту. Но не можешь ведь не чуять, что все поменялось.

— Что и когда?

Единственное, что поменялось, это мой типа статус. Стала я из девочки женщиной. Тоже мне чудесное событие. Все бабы через такое однажды проходят и что? Если бы каждой девственнице автоматом любовь до гроба к лишению невинности полагалась, то у нас сплошь бы счастливые женщины по улицам ходили. Но что-то такого вокруг не наблюдается.

— Да все, бля! И кончай беситься на пустом месте, — приказал мне нахальный мажор.

Все реально поменяется, когда мы обратно к людям выйдем. Там тебя живо в ум приведут и напомнят, кто ты и кто я. Но в том, что беситься не хрен, прав. Чего бомбануло-то? Все же четко осознаю. Вдох-выдох, успокоилась.

— В туалет-то пойдем? — спросила Каверина, что так и пялился неотрывно.

— Пойдем.

Он встал с меня, завернул в покрывало. Сделал знак постоять пока и высунулся наружу. Всматривался в темноту, отмахиваясь от комаров, прежде чем кивнул, разрешая выйти. Кусачих тварей снаружи оказалось просто тьма, так что резко стало не до раздумий с торможением. Обратно влетела, сделав свои дела, прямо птичкой.

— Все, спи, завтра будем обо всем разговаривать, — постановил Каверин, укладываясь обратно, как и раньше: прижавшись ко мне всем телом и опутав своими длинными конечностями.

Я к себе прислушалась, спрашивая, не выпростаться ли из принципа из этого его захвата. Не-а, не хотелось. Нормально, не жмет пока нигде, и не бомбит больше. Ну и ладно. Спать, так спать.

Показалось, только глаза закрыла, а Антон уж тряхнул меня за плечо, зажав одновременно рот.

— Тихо-тихо, Лись! — прошептал мне на ухо он. — В темпе вставай и одевайся.

Я спрашивать ничего не стала, потому что и сама уже расслышала медленно нарастающий звук, очень уж похожий на рев мощного движка.

При всей пипец какой усталости уснуть у меня не вышло. Так, подремал в полглаза, когда внутри все угомонилось хоть чуть. Расшатало меня от секса с Лиской ого-го как. Растравило нутро так, что не помню за собой такого. Раздразнило дико, как вроде голодному до смерти дали чисто на попробовать вкусноты самой, и одновременно вставило по самое не могу, заполнило эту уже привычную пустоту внутри. Причем вдруг осознал, что не сексом ведь на самом деле заполнять начало. Он вроде как последняя капля или кусок чего-то мягкого, что заткнул эту гадскую брешь, которая после Рокси во мне осталась. И не только ее. Что-то еще. Больше во мне. Жил-ходил-дышал-спал-дрался я с этой дырой насквозь по центру, а тут раз — и нет. Да так резко, что и не сразу допер, что пропала она. Как бритвой опасной порезаться. В первый момент и не почувствуешь ничего, а кровища уже льет. Только с точностью до наоборот. Еще ни хрена не уловил, а уже целый. Что да как и почему — какая уже к хренам разница?! Я никогда склонностью к самоанализу не увлекался и в тонкостях своих порывов и мотиваций не копался. На кой раньше? На кой сейчас мне внезапно знать, отчего меня так мелкой этой приложило? Мне хорошо? Ох*ительно просто! От всего. Даже от того, как она мне мозги поиметь попыталась, приревновав к Рокси и припомнив невесту. Экс. Экс-невесту однозначно, тут нет сомнений у меня. И главное — сама ведь дурында сразу не поняла, что ревнует, и признавать это наотрез отказалась. А мне хорошо. Хочется ее все время. Хорошо. Смотреть на нее все время — хорошо. Болит все, как у псины побитой, но от понимания, что за нее дрался и словил, — хорошо. Даже, бля, представлять, какой адский п*здец надо мною разверзнется, когда родителям сообщу, что никакой свадьбе с кропаченской дочкой не бывать, — хорошо. Все, что связано с моей рыжей девочкой, — хорошо.

На звук, напоминающий поначалу тихое звериное ворчание, обратил внимание не сразу — все же сморило чуток. Зыркнул на маленькое окошко — светает уже снаружи. Выскользнул из нашего лежбища и, как был голышом, высунулся наружу, прислушиваясь. Так и есть, едет кто-то сюда. Судя по отдаленному реву, как я и предполагал, нечто с мощным движком. Скоренько оделся и тряхнул Лиску. Она проснулась мгновенно. Уже заметил у нее эту особенность — просыпаться сразу, напрягаясь так, будто готова с ходу нападение отражать. И почему так — она мне однажды скажет. Сама не скажет — так разузнаю. И вот прямо руки чешутся наказать по-жесткому того, кто принудил научиться девчонку юную такому. Это ненормально ни разу. Лиска одевалась, что тот солдат — быстро, несуетливо и молча, и, натянув шмотки, вопросительно уставилась на меня.

— Пошли! — тихо сказал ей, накинув на острые плечики покрывало, которым мы тут укрывались, и прихватил со стола нож.

Спрыгнул со ступенек сам, снял ее с верхней, чтобы не оступилась и не поскользнулась — все ведь в росе. Отошли мы метров на пятнадцать, как раз за крайние деревья, и залегли на землю так, чтобы было видно дверь в жилой вагончик пасеки. Рев движка стал уже гораздо громче, так что кто бы там ни ехал, появится он вот-вот. А бандюки это или нормальные люди — посмотрим. Меня передернуло от сырости и утренней прохлады, и Лиска придвинулась поближе и накрыла меня краем пледа. И-и-и-и-и опять же — хо-ро-шо от этого ее простого жеста.

На поляну неторопливо вкатило некое чудо-юдо, бывшее, по ходу, изначально УАЗиком, но явно прошедшее через очумелые ручки доморощенного рационализатора- доработчика, коими не зря родина наша славится. Двигалось оно на высоченных, в мой рост наверное, и широченных колесах, распугивая всю живность в округе ревом и распространяя запах солярки. Кто был в салоне и сколько их, пока было не видать. На вид неповоротливое механическое чудище удивительно проворно и маневренно развернулось задом к прицепному вагона-пасеки, что примечательно, не оставив глубочайших следов после своих монстроколес на почве поляны. По сути, так, только траву слегка примяло. Движок затих, и на землю спрыгнул кто-то. Я сначала разглядел лишь высокие берцы, как у спецназа, а потом на открытое место вышел и сам их носитель. Здоровенный такой детина в зеленых камуфляжных штанах и такой же куртке. На башке короткий темный ежик волос, рост однозначно за два метра, плечищи широченные — хрен, кроме как боком, в дверь вагончика этого войдет. Охренеть пасечники пошли. К такому и медведь оголодавший небось зассыт за медком сунуться.

— Блин, он побольше Камнева будет, — тихонько прошептала мне в ухо Лиска. — А я уж думала такое невозможно. Ох черт!

Последнее, судя по всему, относилось к шраму через всю правую сторону лица, который стало видно, когда мужик повернулся, оглядывая свое движимое имущество. Жуткий шрам, однако. Начиналась эта корявая белесая полоса на лбу, у границы роста волос, рассекала бровь, дальше из под глаза по щеке, до подбородка. И там же взглядом наткнулся на еще один, поперек шеи, будто ему горло перерезать пытались.