другой. Верхние слои еврейского общества, особенно в Париже и в Бордо, среди сефардов, быстро поддались процессу офранцужения. Вместо со­здания реформированной еврейской школы многие родители от­давали детей в общие школы и в «приличные пансионы», где дети воспитывались в христианской среде и отрывались от своего на­рода. Военная служба также разрывала связь молодого еврея с его национальною средою. Ряд лиц выдвинулся на государственной службе и среди представителей свободных профессий; так, напри­мер, занял видное место во французской адвокатуре молодой юрист Михаил Берр, сын известного ходатая за права лотаринг­ских евреев Исаака Берра. Но в широких слоях населения Эльзаса и Лотарингии этот культурный сдвиг был еще мало заметен. В торжественном послании, опубликованном после акта эмансипа­ции 1791 года (выше, § 17), Исаак Берр увещевал освобожденных братьев бросить свою обиходно немецко-еврейскую речь и заме­нить ее французской, посылать своих детей во французские шко­ды, где в подрастающем поколении устранится взаимное отчуж­дение и подготовится почва для «братской любви» между евреями и христианами. Первые опыты в этом направлении показали, од­нако, что до братской любви еще далеко. Спустя 15 лет тому же Берру пришлось писать своему другу и соратнику в эмансипаци­онной борьбе аббату Грегуару следующие печальные строки (1806): «Нет спора, благодетельный декрет 28 сентября 1791 года восстано­вил нас в наших правах и обязал нас чувством вечной признательно­сти, но до сих пор наше пользование им было лишь кажущимся, и на практике мы лишены того, чего добились де-юре. Это презрение, свя­занное с именем «еврей», является одним из главнейших препятствий к нашему возрождению. Является ли еврейский юноша к мастеру-ремесленнику, фабриканту, художнику, земледельцу, чтобы позаим­ствовать у них знания, — его отталкивают, потому что он еврей. Вы­зывается ли еврей в суд, противная ему сторона редко откажет себе в удовольствии пуститься перед публикой в общие неприличные тол­ки о евреях и обрушиться на них со всеми упреками, какие выставля­ются против них спокон веков... Даже в театрах не задумываются выставлять нас на посмешище».

Причины социальной розни лежали в экономических отно­шениях, которые в Эльзасе сильно обострились в десятилетие, пос­ледовавшее за эмансипацией. Изданный одновременно с актом рав­ноправия декрет о ликвидации задолженности христиан у евреев (выше, § 17) не способствовал улучшению отношений между обеими сторонами. Сокращение долгов и мораториум по ним разорили мно­гих кредиторов, но не успокоили должников. Непрерывные войны революции, Бонапарта и империи вызвали длительный экономичес­кий и финансовый кризис. К тому же вело и внутреннее хозяйствен­ное переустройство: изменение аграрных отношений вследствие па­дения феодализма и эмиграции дворян, нарождение нового класса крестьян-землевладельцев, которые нуждались в деньгах для устрой­ства самостоятельного хозяйства. В это смутное время евреи, рань­ше занимавшиеся мелкими кредитными операциями, перешли на зе­мельную спекуляцию и торговлю ипотеками: они скупали заложен­ные дворянские имения и перепродавали их крестьянам в кредит или просто давали ссуды под землю. Этим облегчали крестьянину пере­ход от прежнего батрачества к земельной собственности, но часто обременяли нового собственника непосильными долговыми обяза­тельствами. Шаткость кредита в годы валютных кризисов заставля­ла заимодавцев взимать высокие проценты, что вызывало сильней­ший ропот. Донесения префектов рейнских департаментов от 1801— 1806 годов вызывали большое волнение в парижских правительствен­ных сферах[24]. Маршал Келлерман послал в 1806 г. Наполеону «част­ный доклад», в котором черными красками изобразил положение Эльзаса под экономическим «господством» евреев. От юдофобского доклада получалось представление, что евреи разоряют эльзасскую деревню, держат в кабале чуть ли не все крестьянское население и фактически являются собственниками большей части земель в крае. Такие односторонние донесения производили сильное впечатление на Наполеона, который в первые годы империи очень заинтересо­вался еврейским вопросом. Не подозревали евреи Эльзаса и Лота­рингии, что в Париже против них готовится грозный обвинитель­ный акт и что на очереди стоит даже вопрос об отмене их гражданского равноправия...

§ 20. Наполеон и евреи; декрет 1806 года

Новая сила, вторгшаяся в жизнь Европы, одновременно разру­шавшая и созидавшая, сочетавшая произвол деспотизма со свобо­дой революции, — эта буйная сила задела и еврейский народ. Как для всей Европы, Наполеон I явился и для евреев одновременно по­работителем и освободителем, гением зла и добра; низость и вели­чие сочетались в отношениях покорителя мира к нации, которую мир не мог покорить.

Первая встреча Бонапарта с евреями произошла на древней ро­дине их, во время сказочного похода славолюбивого генерала в Си­рию и Египет. После взятия Газы и Яффы (февраль—март 1799 г.), стоявший у ворот Иерусалима Бонапарт обнародовал воззвание к азиатским и африканским евреям, в котором предлагал им оказы­вать помощь французскому войску, обещая восстановить древний Иерусалим. То был политический маневр, попытка приобрести в лице восточных евреев доброжелательных посредников при поко­рении палестинских городов. Евреи не откликнулись на зов Бона­парта и остались верными турецкому правительству. Слухи о же­стокостях французских войск побудили евреев Иерусалима при­нять горячее участие в приготовлениях к обороне города. Фанта­стический план покорения Азии не осуществился, и Бонапарт вер­нулся на Запад, чтобы приручить Францию ударом 18 Брюмера, а затем покорить Европу.

Мысль об устройстве евреев в современном государстве впер­вые привлекла внимание Бонапарта, как первого консула, когда заключение конкордата с Папою (1801) поставило на очередь воп­рос об организации религиозных культов во Франции. Желая ус­тановить и отношения еврейского культа к государству, первый консул поручил министру исповеданий Порталису составить док­лад по этому вопросу. Доклад был изготовлен и прочитан в заседании Законодательного корпуса (5 апр. 1802 г.), но в нем, вместо проекта устройства духовных дел еврейских граждан, оказались доводы относительно трудности проведения такого проекта. «За­ботясь об организации различных исповеданий, — писал Порталис, — правительство не упускало из виду и еврейскую религию: наравне с другими она должна пользоваться свободою, установ­ленною нашими законами. Но евреи представляют собою не столько исповедание, сколько народ (forment bien moins ипе religion qu’un peuple); они живут среди всех наций, не смешиваясь с ними. Пра­вительство обязано было принять во внимание вечность этого наро­да, который дошел до нашего времени сквозь перевороты и круше­ния веков, который в области своего культа и духовного устройства обладает одною из величайших привилегий, имея своим законодате­лем самого Бога». В этой тираде уже сказалась позднейшая двойствен­ность наполеоновского правительства в еврейском вопросе: с од­ной стороны — исторические комплименты стойкости еврейства, а с другой — опасение, что такая стойкая нация не сможет при­способиться к строю французской государственности, т. е. сохра­нит и впредь свою историческую стойкость. Вследствие таких опа­сений решение вопроса о внутренней организации еврейства было отложено.

Императору пришлось довершить то, что предпринял первый консул; на в основе этого нового дела лежало уже больше