Расписку Ларин им тут же, разумеется, изобразил — прямо на коленке, но они все равно артачились, законно утверждая, что расписка — это, разумеется, дело хорошее и в суде им наверняка зачтется, но только под этот самый суд из-за какого-то волосатого придурка идти все одно не хочется.

Их дело — летать, а не лавку в суде задницей полировать.

Вот тут-то Сашка и окрысился — уже по-настоящему.

Потому как его волосы — это его глубоко личное дело, а вот почему некоторые мудаки, по редкому недоразумению получившие летные права, решили, что вместе с ними обрели еще и право голоса, — он, Художник, разберется.

Прям счас разберется, не отходя от кассы…

Через минуту у «вертушки» творилось форменное безобразие: Ларин орал на капитана, Художник засучивал рукава джинсовки, бортмеханик благоразумно лез в лениво машущую лопастями «вертушку» за каким-то подобием монтировки, а сзади неслышными кошачьими шагами немало повоевавшего человека приближался к месту событий Рустам, вмиг забывший о своей мирной директорско-осветительской профессии и готовый порвать кого угодно, если этот гипотетический кто-то рискнет дернуться на его коллег, которых он, Рустам, не без оснований считал своими лучшими и, пожалуй, единственными друзьями.

И похоже — быть бы беде, если б не Князь, неожиданно рявкнувший на какого-то невысокого мужичка с погонами полковника, стоявшего рядом с мэром и, раскрыв рот, наблюдавшего за готовым развернуться побоищем.

Мужик оказался начальником местного МЧС, и уже через пару-тройку минут Художник прикуривал от капитанской зажигалки, Ларин о чем-то похихикивал с полковником, а Рустам с по-прежнему ворчащим бортмехаником сооружали устройство, должное страховать оператора при съемках из открытого люка летящей «вертушки».

А еще через десять-пятнадцать минут этой внезапно наступившей идиллии они наконец-то взлетели…

Разговаривать в ревущей и вибрирующей при полете «восьмерке» — занятие не для слабонервных, и Глеб, предварительно проверив, надежно ли застрахован оператор, переложил заботу о нем на Рустама, а сам уткнулся в стекло иллюминатора.

Горы он любил, и убить эту любовь не смогла даже постоянная работа по «точкам», где с гребней этих самых гор по не в меру любопытным журналистам изредка постреливали.

Но здесь все было совершенно по-другому.

И сами горы были другими.

Мирными.

Нет, они не были домашними и уютными — такими они не бывают никогда. Они были спокойными, древними и равнодушными, не обращающими внимания на стрекочущую металлическую мошку, упорно поднимающуюся и поднимающуюся вверх, к застывшим в ослепительной голубизне белоснежным вершинам Большого Кавказского хребта.

У Ларина перехватило дыхание.

Ради этого стоило жить.

И за это стоило умирать.

Он полез в карман кожанки за сигаретами и закурил, не замечая неодобрительного взгляда свиты местного градоначальника. Потом полез в другой, внутренний карман куртки, достал оттуда плоскую металлическую фляжку и сделал длинный, обжигающий глоток.

Ему было хорошо.

Кто-то неожиданно дернул его за рукав.

Глеб оглянулся и увидел, что это Князь, явно изъявляющий намерение присоединиться.

Ларин усмехнулся, передал своему временному шефу фляжку с виски и снова уставился в круглое стекло иллюминатора.

Горы были чисты, мудры и равнодушны.

Он поймал себя на мысли, что ему всегда хотелось быть таким же.

Только вот никогда не получалось…

Жаль.

А еще плохо, что тридцать шесть — это возраст, когда начинаешь понимать, что невыполнимое — невыполнимо.

И жить от этого становится немного скучнее…

Они приземлились на небольшом вертодроме Красной Долины где-то минут через сорок. Из «вертушки» выходили посерьезневшие и какие-то немного пришибленные.

Ничего страшного.

Пройдет.

…Долина действительно производила впечатление.

Воздух был настолько чист, что его хотелось пить.

Они немного погуляли, подышали, приходя в себя после вертолетной трясучки, и поехали смотреть на строительство третьей очереди шератоновского «Горного клуба».

Сашка похвастался, что минут десять облета удалось снять так, что хоть не монтируй.

Такую красоту даже резать жалко.

Ларин усмехнулся.

И он, и оператор прекрасно понимали, что из всей этой красоты останется от силы минуты две-три, и то, если ему, Ларину, удастся придумать под это дело соответствующий ненавязчивый комментарий.

А ведь и вправду придется придумывать. А то Сашка на монтаже орать будет как резаный.

Вон, какая морда-то гордая — видать, и вправду картинка классная получилась…

Пожалуй, за основу стоит взять так кстати подвернувшийся исторический экскурс Князя.

О роли геноцида в отечественной истории.

И правда — чего проще: вырезал аборигенов, и пару столетий — никаких межэтнических проблем.

Красота…

Глеб задумался и даже не заметил, как они доехали до «Горного клуба». А когда заметил — открыл рот, да так его больше и не закрывал. Отели такого класса он до этого видел только в швейцарских Альпах, да и то издали.

На более детальный осмотр, сорри, денег не хватало.

И еще не скоро будет хватать, прокомментировал он про себя, грустно усмехнувшись.

«Горный клуб» был действительно сказочный.

Идеально вписанные в ландшафт красно-желтые двухэтажные домики под заваленными снегом крышами с трубами каминов.

Домики побольше.

Само пятиэтажное здание отеля под скошенной крышей — одновременно игрушечное и надежное.

Куча дорогих машин на стоянке.

Люди в ярких горнолыжных костюмах — смеющиеся и белозубые.

Какая-то обалденной, немыслимой красоты длинноногая девица в высоких, безумно дорогих дизайнерских кроссовках, закрепляющая на крыше яркого, кажущегося игрушечным, небольшого джипа футляр со сноубордом.

Двое парней в толстых свитерах, уже явно накатавшиеся и решившие, что виски с позвякивающими в стеклянных стаканах кусочками льда после физической нагрузки лучше выпить все-таки на свежем воздухе.

Глеб подумал, что воюющим сейчас в Чечне его любимым спецназовцам эту картинку лучше не показывать.

Перестреляют всех на хер, идиоты.

…Сашка с Рустамом пошли бродить по территории, выбирая подходящее место для записи интервью с градоначальником, а остальные направились в бар, и Князь заказал всем по двойной порции виски.