Глебу было так хорошо, что работать не хотелось абсолютно.

Блин.

Живут же люди…

А вот Князь чувствовал себя здесь своим.

Ему улыбались портье и официантки, а бармен поинтересовался, когда же, наконец, Дмитрий-свет-Александрович изволит приехать сюда в следующий раз.

И ни в коем случае не по делам.

Зачем здесь дела?

Так.

Покататься.

Ларин сначала надулся, а потом вдруг понял, что Князев и мэр в здешнюю атмосферу вписываются идеально.

А вот сам он — нет.

Пока.

Точнее, будем надеяться, что пока.

…Через некоторое время площадка была найдена, интервью с Алексеем Игоревичем отснято (нормальный рабочий материал, после монтажа — минуты на три-четыре, да и с видами все в порядке), и они пошли в местный ресторанчик.

Так сказать, перекусить.

Действительно, так сказать.

Потому как, когда Ларин увидел накрытый стол, он сразу понял, что этот, прости Господи, «перекус», добром явно не кончится.

А Художник тут же начал цитировать свои любимые «Двенадцать стульев» относительно того, что «сегодня Бог послал» директору той самой старушечьей богадельни, которого блистательно сыграл сравнительно молодой в ту пору Олег Табаков.

Ну, что ж…

Пить — так пить.

Где наша не пропадала…

И там пропадала, и сям пропадала…

Сели.

Выпили.

Закусили.

Свита градоначальника оказалась на поверку мужиками в общении вполне приятными, а эмчеэсовский полковник так и вообще — настоящим золотом. Все понимали, что работа на сегодня, слава Богу, закончилась, вниз лететь еще рано, а значит, можно и расслабиться под чарку чистейшей водки и пельмени из медвежатины.

Глеб закурил и откинулся на стуле, глядя на улицу через стеклянную стену ресторанчика. Ему очень не хотелось признаваться себе в том, что образ жизни Димы Князева ему, Глебу Ларину, считавшему себя абсолютно честным и правильным журналюгой, начинает нравиться все больше и больше.

А это означает, что с профессией, судя по всему, придется скоро завязывать.

Потому как теперь, очень похоже, его можно попробовать купить.

И, очень даже может быть, — успешно.

А единожды продавшийся журналист перестает быть независимым уже просто по определению. В этом поганом профессиональном цехе новости расходятся быстро.

Да и не только в этом дело…

Увы…

Просто журналюга не должен быть продажным.

Не должен.

И все тут.

Глеб мысленно сплюнул, встряхнулся, хлопнул стопку обжигающей ледяной водки, подцепил на вилку лихо хрустнувший на зубах соленый рыжик в сметане и начал прислушиваться к разговору.

Вещал, естественно, Художник, завладевший не только персональной бутылкой дорогой водки, но и всеобщим вниманием.

— …Или вот еще такая история. Мы тогда на Иссык-Куле снимали. А директором у нас еще не Рустам был, а один старый алкаш, Вагонкин была его фамилия. Ну, мужик, в принципе, толковый, договориться мог с кем угодно и о чем угодно, вот только пил — запоями. До белой горячки. И, что характерно, — исключительно в командировках. Дома-то у него такая гестапа была — просто мама не горюй. Нам, впрочем, его пьянство было, извиняюсь, по фигу, потому как работе не мешало совершенно. Он по вечерам тихо запирался в номере и бухал. А по утрам так же тихо страдал, потому как был воспитан партией и правительством в таком духе, что хоть умри, но на работе — ни-ни. И вот — попадаем мы в аварию. На «вертушке». Хорошо еще, что она только метра на два взлететь успела. Короче, ни у кого никаких травм, кроме отбитых задниц, да еще я, дурак, запасную оптику закреплять не стал. Обидно, блин, — до жопы. «Вертушка» тоже вроде в относительном порядке. Только лопасти отвалились, да стекла кое-где осыпались. Ну, вылезли, закурили, выпили немного. У шефа водка во фляге была. Руки трясутся, стресс все-таки. Сидим, спасателей ждем. А у Вагонкина, видать, от сотрясения крыша окончательно улетела. Мы пока сидели, он «вертушку» обошел со всех сторон, лопасти раздолбанные собрал, да и сложил штабельком. Ну, а часа через два спасатели прилетели вместе с госкомиссией. Ходят, смотрят. Мы сидим, ждем. Вечереет уже потихоньку. Водка давно закончилась. Холодать стало. За… кгхм… ну, в общем… замучились уже, а они все ходят. И тут я вдруг слышу, как один член комиссии другому говорит: «Слышь, Коль, сколько лет живу, а такого странного разлета лопастей при аварии еще ни разу не видел…».

Мужики, особенно эмчеэсовцы, хохотали, краснея и давясь пельменями. Особенно выделялся слегка визгливый хохоток полковника.

С соседнего столика на все это дело довольно неодобрительно поглядывали двое накачанных, нагловатого вида братков в спортивных костюмах и резиновых тапочках, приканчивающих вторую бутылку водки в компании смазливых, откровенно вульгарного вида девах.

Глеб обратил внимание, что эти двое плохо вписывались в интерьер отеля.

Тем не менее, были явно недовольны.

Потому как смеялись и куражились тут не они, а какие-то малопонятные мужики средних лет в затрапезных джинсах и свитерах, вокруг которых суетились почти все официантки ресторанчика.

Кто же тут тогда хозяин?

Эти пеньки затрапезные, что ли?

Натренированное ухо профессионального телевизионщика позволило Глебу различить тихий шепот одного из братков:

— Слышь, Колян… Я щас эту гопоту выкину отсюда к чертям. Достали.

Ларин огорченно вздохнул.

Драться ему совершенно не хотелось.

Но, видимо, придется…

В этот самый момент неожиданно включилась до того мирно лежавшая на столе рация эмчеэсовского полковника:

— Первый, первый, третьему ответь…

Братки настороженно переглянулись, полковник с недовольным видом потянулся к рации, поднес к губам:

— Слышу тебя хорошо. Говори.

— Первый, когда домой? А то машина который час под парами, да и летуны не жрамши…

Полковник недовольно поморщился и ретранслировал мэру:

— Алексей Игоревич, когда вниз полетим? Летчики интересуются… Вот зар-р-разы! Война, видишь ли, войной, а обед извольте по расписанию…

Алексей Игоревич к вопросу был явно не готов. К тому же горячего еще не принесли.

Пельмени с медвежатиной — это ж разве горячее?

Так…

Закуска перед нормальным приемом пищи…

Мэр слегка побагровел и задумался.

На выручку, как всегда, разумеется, пришел Князь: