– Анна Валентиновна, ты не замужем?

Та немного покраснела:

– Это-то здесь при чем?

– А ухажер? Ухажер есть?

– Смолин! Ты чего?!

– Да так, Анна Валентиновна, на свидание тебя хотел пригласить вечером.

Анна секунд двадцать пристально изучала лицо Вити, прикидывая, шутит тот или нет, и наконец вынесла свой вердикт:

– Смолин, никаких свиданий.

Теперь Витя начал пристально вглядываться в ее красивое, правильное лицо. А она тем временем добавила:

– Пока в школе свою миссию не завершишь.

Витя расплылся в улыбке.

* * *

А в это время в гораздо более северных широтах открыл глаза Борис Аркадьевич. Ужин с дядей Мотей завершился в четвертом часу утра, выпили они около двух литров самогона, поэтому самочувствие Бориса Аркадьевича оставляло желать лучшего. Спал он на втором этаже дома, в одной из двух верхних комнат, а Матвей остался внизу. Скрипник лежал в постели еще минут десять, пока желание посетить уборную не стало значительно превалировать над неприятными ощущениями, беспорядочно разбросанными по разным частям тела. Поплелся вниз. В доме было тепло, и он так и пошел, как встал, в одних трусах. Матвея в доме не обнаружилось, и Скрипник, сделав то, зачем он, собственно говоря, и вылез из постели, выглянул из дома в поисках хозяина. Тот сидел на веранде, босой, одетый в смешной цветастый халат. Октябрь в Карелии выдался теплым, на улице было больше десяти градусов, плюс вчерашний алкоголь немного откорректировал температуру тела Бориса Аркадьевича, поэтому тот смело вышел на открытую веранду в одних трусах. Мотя встретил его улыбкой:

– Доброго утречка! Я тут уже к завтраку накрыл!

Он указал на небольшой деревянный столик. Скрипник взглянул туда. Вяленая щучка, какая-то еще копченая рыбка, двухлитровая бутылочка пива, судя по цвету – пшеничного и нефильтрованного.

– Упс, – единственное, что смог вымолвить Борис, а Матвей протянул ему такой же, как и у себя, цветастый войлочный халат. – У вас здесь где-то варят нефильтрованное?

– Конечно, Борь. А ты думал, мы здесь на необитаемом острове? Варят в Сегеже. Пшеничное. Всю ночь охлаждалось. Прошу к столу. Рыбка вот…

Матвей открыл бутылку с пивом и, не пытаясь избавиться от пены, разлил напиток по кружкам. Борис тем временем закутался в халат и сел в деревянное кресло-раскладушку. Мотя подвинул кружку. Скрипник выждал немного, когда пена чуть-чуть осядет, и сделал большой глоток, вместивший в себя почти половину налитого объема. Затем поставил кружку на стол и, откинувшись в кресле, зажмурился от удовольствия. Участок Матвея граничил с лесополосой, а веранда как раз выходила окнами к лесу. Поэтому они сидели, попивали пиво, заедали его вяленой щукой и смотрели, как ветер играет листвой осенних карельских берез. За десять минут у Скрипника исчезла постукивающая боль в висках и тошнота, которая подступала к горлу, когда он спускался вниз со второго этажа. Но был и минус: мысли начали уходить в сторону, расплываться по пшенично-солодовым волнам по разным сторонам от правильных направлений.

– Щучка у тебя четкая, дядя Мотя. Сам делал?

– Конечно. Ты здесь кого-нибудь еще видишь? Конечно, сам. И ловил сам. И вялил. Вот этими вот руками.

Он показал Борису обе свои пятерни.

– Не пересоленная. И не пресная. Как надо.

– А то. Наслаждайся. Помнишь, на чем мы вчера остановились?

Скрипник не очень-то помнил. Помнил только, что Матвей ввязал его в теологический спор, который длился почти до четырех утра. К середине ночи крепкий (градусов шестьдесят) самогон Матвея осел в сознании Бориса капельками плотного тумана.

– Не очень-то.

– Ты мне кричал, что жизнь ужасна и несправедлива, а бог если и есть, то очень злой, раз позволил такому совершиться с Ленкой.

– Это я кричал? – переспросил Скрипник.

– Ну конечно, не я же… – Матвей поднялся с кресла и, обойдя стол, спустился с веранды вниз, на влажную, давно не кошенную траву газона.

– Ну а ты что? – спросил немного захмелевший Борис Аркадьевич.

– Как что? Убеждал тебя в обратном.

– И чего? Убедил?

– Похоже, что нет.

Матвей подошел к самой границе участка, за которой начинался лес. Наклонился, а выпрямившись, продемонстрировал Скрипнику находку:

– Беленький! Смотри, Петербург! Видел ты когда-нибудь, чтобы такие беленькие грибы росли прямо на участке?

Скрипник даже не взглянул на эту находку, только дополнил стоящие на столе и уже значительно опустевшие пивные кружки до целого. Матвей же продолжал монолог, не очень-то обращая внимание на Бориса:

– Вот так походишь утречком по участку и наберешь себе на обед грибочков, на жареху. А потом еще в огородик заглянешь, а там у Машки и лучок, и чесночок, и огурчики. Вот и сыт. И плевать, что пенсия – копейки. Все во благо тому, кто в бога верует…

Скрипник фыркнул, и вкуснейшее карельское нефильтрованное пиво попало ему не в то горло. Он закашлялся. А откашлявшись, выразил недовольство:

– Опять ты за свое, Матвей Аскольдович!

– А что – за свое… Это и твое, и мое, и каждого…

– Ну и какое же мне благо, глубокоуважаемый дядя Мотя, от того, что я сижу здесь, с тобой, на веранде этого замечательного дома, похмеляюсь пивом… Хотя, по-хорошему, не надо бы этого делать… А Ленка моя в коме лежит в вашей задрипанной больничке. Хотя должна рисовать сейчас свои шедевры на островах… Ну верую я, предположим, а мне вместо благ – похмелье да больничка… А, Матвей Аскольдович? Вопрос тебе.

Матвей Аскольдович не торопясь вернулся к столу и аккуратненько положил сорванный боровичок на лавку у входа на веранду. Затем вновь сел на свое кресло и, взяв кружку пива, сделал большой глоток.

– У меня нет ответа, Борис Аркадьевич. Веруя, веруя глубоко, всем сердцем, ты сам должен искать ответы на такие вопросы. Я вот, выйдя на пенсию, долгое время не мог понять, что же это такое? Как мне прожить на шесть тысяч рублей, что государство мне насчитало? У Машки – тоже копейки. Долго соображал. Жили в квартире тогда, в городе, у вокзала. У нас весь город – возле вокзала. Заметил? Не хватало элементарно на поесть. Мясо – по праздникам. И тут Вовка Петраков, Машкин брат, пришел как-то в гости и опять про свою дачу давай бубнить: заберите, мол, мне она ни к селу ни к городу, а продавать жалко. Домик, мол, разрушается, а огородник, говорит, из меня – никудышный совсем. Давай на тебя переоформим. Он уже не первый раз предлагал, но всё отказывались, ни к чему тоже. А тогда меня как стукнуло что-то. Давай, говорю, завтра же к нотариусу. И оформили. Я домик за пару лет выправил, утеплил – круглый год жить стали. Машка огород потихонечку, то-се. Квартиру сдаем теперь – тоже деньги. Пенсию индексируют. Иногда. Не голодали. А сейчас вообще, видишь – разносолы.