Козляков считал, что действия Дмитрия Тимофеевича объясняются «изменившимся отношением к Трубецким царя Василия Шуйского. Царь вряд ли мог до конца простить им то, что они находились в приближении Бориса Годунова. При первой же опасности столице от войска самозванца, выигравшего стратегически важную битву под Болховом и двинувшегося на Москву по Калужской дороге, все старые страхи и недоверие царя Василия обострились»{48}, — а двоюродный брат Дмитрия Тимофеевича, князь Юрий Никитич Трубецкой, за военную «оплошку» подвергся опале и отправился в далекую Тотьму. Думается, отношение не менялось: царь Василий Иванович никогда не выказывал ни особого доверия, ни благоволения Трубецким. Под его властью молодым Трубецким не следовало ждать благоденствия и возвышения.

Однако поступок князя Дмитрия Трубецкого, при всем том, продолжает выглядеть нравственно сомнительным. Он предал своего государя, когда тот как никогда нуждался в верной службе.

Вот первая точка сравнения Дмитрия Тимофеевича с Дмитрием Михайловичем Пожарским: тот сидел точно так же, как и Трубецкой, в осаде на Москве, но в обстоятельствах тяжелой вооруженной борьбы с самозванцем законному царю не изменил.

Известно, что именно князь Дмитрий Трубецкой собирал войска Калужской земли для похода на Москву после смерти самозванца, последовавшей в декабре 1610 года. Весной 1611 года самой крупной фигурой в стане русских сил, концентрирующихся вокруг Калуги на пороге превращения из пестрого воинства при особе самозванца в земское ополчение, недолгое время был уже упоминавшийся его двоюродный брат — князь Юрий Трубецкой (с ним ведут переговоры внешние силы){49}. Дмитрий Тимофеевич появляется рядом с ним как значимая личность в марте — апреле 1611-го{50}. Юрий Никитич, известный своими пропольскими симпатиями, сторонник королевича Владислава на русском троне, колебался, но к земскому делу в итоге не примкнул. Католицизм, мощь Речи Посполитой и аристократический идеал ее устройства оказались ему ближе. Тогда именно Дмитрий Трубецкой оказался во главе калужан. С его участием и, возможно, с участием преобладающим, было принято два решения: во-первых, Калуга отвергает союз с прежним тушинцем гетманом Яном Петром Сапегой; во-вторых, изначально приняв, пусть и с оговорками, присягу на имя Владислава, польского королевича, калужане затем отказываются от нее.

Итак, на исходе весны — летом 1611 года князь Дмитрий Трубецкой, именно как старший человек калужского воинства, оказался формально первым и среди воевод всего формирующегося земского ополчения в целом.

Как полководец Дмитрий Тимофеевич проявил себя наилучшим образом на пике Смуты: в 1611 и 1612 годах.

Роль князя Дмитрия Трубецкого в земском движении огромна. В 1611-м он вместе с Прокофием Ляпуновым и Иваном Заруцким составлял полки Первого земского ополчения, пришел с ними под Москву. Иначе говоря, карьеру полководца Трубецкой начинал как воинский организатор.

Позднее он участвовал в долгой и кровопролитной блокаде польско-литовских отрядов в Москве, сопровождавшейся многочисленными боевыми столкновениями. Отряды ополченцев заняли почти всю Москву, преодолели валы Земляного города, заняли с боями укрепления Белого города. Затем стояли на позициях, претерпевая голод, холод, отсутствие нормального жилья и прочие лишения. В тот период не происходило каких-либо великих сражений. Но земцы совершили своего рода подвиг, очистив бо́льшую часть Москвы от врага и удержавшись на своих позициях, несмотря на тяжелые условия — особенно зимой 1611/12 и весной 1612 года.

У Первого земского ополчения было несколько вождей — Прокофий Ляпунов, Иван Заруцкий, князь Дмитрий Трубецкой и Андрей Просовецкий. Поэтому порой трудно определить, кто из них был инициатором того или иного действия земцев. Формально Дмитрий Тимофеевич признавался старшим из них — его имя писали на грамотах ополчения первым. Да и обращаясь к руководству ополчения, в грамотах из городов его тоже называли на первом месте{51}. В то же время источники гораздо чаще упоминают самостоятельную роль иных руководителей — Заруцкого и Ляпунова. Дмитрий Тимофеевич как будто оказывается в тени.

Но это иллюзия.

Иностранцы видели в нем действительного вождя земцев. Шведы, в частности, считали его «осторожным и бдительным командиром», не допустившим распада ополчения после гибели Ляпунова. Русские же считали, что меж двумя истинными лидерами ополчения — Ляпуновым и Заруцким — Трубецкой «никакой чести не имел»{52}. Но, во всяком случае, Дмитрий Тимофеевич никогда не был просто «живым знаменем», не был игрушкой в руках прочих вождей ополчения. Случалось, он расходился во мнениях с иными воеводами. Так, летом 1612 года он не поддержал Заруцкого, пожелавшего возвести на престол малолетнего сына Марины Мнишек от Лжедмитрия I («Ворёнка»). Заруцкий злоумышлял против Пожарского, даже пытался его убить, а Трубецкой — никогда. Заруцкий ушел из-под Москвы, заслышав о приближении земцев Минина и Пожарского, а Трубецкой остался. Ясно видно: этот человек имел самостоятельное значение. И, без сомнений, он самостоятельно принимал политические решения.

Тот же историк Вячеслав Козляков высказался на этот счет веско и точно: «Несмотря на то, что князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой… получил свое боярство от Лжедмитрия II, этот воевода ополчения стал восприниматься как глава его „дворянской“ части. К ноябрю 1611 г. в полках ополчения оказались представители московских дворянских родов Змеевых, Измайловых, Исленьевых, Колтовских, Коробьиных, Одадуровых, Охотиных-Плещеевых, князей Приимковых-Ростовских, Пушкиных, Самариных»{53}. Действительно, у Трубецкого под началом к осени 1611 года собралось около сотни дворян{54}. Знатные дворяне легко подчинялись аристократу Трубецкому — в том не было никакой «порухи» для их родовой чести. А вот не столь знатный Ляпунов и тем более безродный Заруцкий не очень-то годились на роль их начальника. Без Трубецкого дворянская часть ополчения могла просто разойтись по домам вместе со всеми своими боевыми холопами.

После ухода Заруцкого Дмитрий Тимофеевич единолично руководил Первым земским ополчением. Его личная заслуга, что половину ополченцев (по всей видимости, две-три тысячи ратников) удалось удержать в Москве. Изначально отношения двух военных вождей земского движения — Трубецкого и Пожарского — не заладились: Трубецкой требовал подчинения, Пожарский к нему под команду не шел, опасаясь, что многочисленные представители гулящего казачества из полков Трубецкого нравственно развратят Второе земское ополчение. Поэтому и Дмитрий Тимофеевич в решающий час столкновения с корпусом гетмана Ходкевича колебался: помогать ли Пожарскому?

Но сражаться бок о бок им все-таки пришлось, и необходимо видеть со всей ясностью: без участия Первого земского ополчения Трубецкого битва за Москву не могла быть выиграна.

Оба, Пожарский и Трубецкой, лично участвовали в отражении Ходкевича от Москвы. В момент решающего столкновения на последнем этапе трехдневной битвы Трубецкой оказался на поле боя: «Люди же князя Пожарского, увидев помощь полка князя Дмитрия Тимофеевича, радости преисполнившись, с новой силой, смело и мужественно на врагов напали, и много поляков и литовцев перебили, и у Ходкевича обоз разорвали, и лари с запасами отбили. Казаки же на винные бочки с польскими винами набросились. Боярин [Дмитрий Трубецкой], увидев это, велел бочки литовские растаскать и