Бор, наверное, подчеркнул бы, что оба этих курса – как переговоры, так и гонка вооружений, – в конце концов неизбежно приводят к ликвидации национального государства. Переговоры о создании открытого мира должны будут заменить национальное государство некой терпимой, мирной международной структурой, признающей реальность бомбы. В альтернативном варианте машина смерти, которую мы устанавливаем в своей среде, попросту уничтожит национальные государства, как наше, так и наших соперников, вместе с большей частью всего человеческого мира. Оружие, которым вооружились сверхдержавы, – эквивалентное в общей сложности более чем миллиону Хиросим, – объединено вместе с системами предупреждения в запутанную систему с положительной обратной связью, способную сработать от малейшего возмущения, – а никакая созданная человеком система никогда не была и никогда не будет гарантирована от ошибок и случайностей. Каждая сторона находится в заложниках у ошибок противоположной стороны. Часы тикают. Случайности происходят. Ядерная война отменит национальное государство так же надежно, как и переговоры, но вместо живого, открытого мира ему на смену придет тогда мир мертвых, мир, совершенно закрытый.

Ядерное противостояние иногда ставят в вину науке. Такое обвинение путает посланника с посланием. Отто Ган и Фриц Штрассман не изобрели деления ядра: они его открыли. Оно существовало всегда и только ждало нас, ждало последней капли. Если бомба кажется вам жестокой, а ученые – виновными в том, что помогли ей появиться на свет, подумайте вот о чем: могло ли что-нибудь менее абсолютное заставить общество, ответственное за развязывание Первой и Второй мировых войн, способное уничтожить силой оружия и бесчеловечных лишений 100 миллионов человек, прекратить войны такого масштаба и больше не возобновлять их? К тому же эскалация вовсе не была неизбежной. Она была результатом осознанных решений, которые сверхдержавы принимали, исходя из своих собственных национальных интересов.

Но если гонка вооружений – не дело рук науки (как бы люди, получившие научное образование и использующие научные открытия, ни помогали ее развитию), то что же составляет вооружение этой республики в ее продолжающейся борьбе с национальным государством?

Каким бы странным это ни казалось на фоне предыдущих конфликтов, высокоэффективным оружием науки является основополагающий научный принцип открытости. Наука борется с исключительностью национального государства – той исключительностью, которая доказала свою способность превратить живой мир в мертвый мир трупов, – готовностью делиться своими открытиями или, говоря словами Оппенгеймера, «давать человечеству в целом максимальные возможности управления миром и существования в нем в соответствии со взглядами и ценностями человека». Эта глубокая вера в то, что открытость способна преобразовать мир, должна вдохновлять даже на краю пропасти. В борьбе с национальным государством наука демонстрирует, что открытый мир может работать без узаконенного насилия. Сейчас эффективность столь глубокой цивилизованности менее очевидна, потому что она по необходимости действует внутри самого национального государства. Но, обернувшись назад и взглянув на полвека, прошедшие с 1945 года, можно увидеть ее силу: она положила конец мировой войне, что само по себе было огромным благом.

Если сейчас из-за гонки вооружений это благо кажется прыжком из огня да в полымя, в ответ наука продолжает ставить национальное государство перед фактами и вероятными вариантами развития событий, которые она открывает в ходе своей повседневной работы. Одним из таких вероятных вариантов является ядерная зима, какой бы суровой она ни была. Другим – разрушение озонового слоя. К ним же относятся вероятность возникновения после ядерной войны широкомасштабных эпидемий и массовый голод, вызванный нарушением каналов транспортировки продовольствия. Возможно, национальные государства уже осознали, что ядерное оружие мешает войне. К сожалению, продолжающаяся гонка вооружений показывает, что они еще не поняли, что националистическая система, основанная на исключительности и международной конфронтации, стала теперь самоубийственной. Каждый новый вклад в познание – каждый новый элемент знания, переданный человечеству, – неизбежно вносит свой вклад в разрушение этого упорного и потенциально убийственного невежества. Несомненно, и дальше будут появляться все новые знания. Маловероятно, чтобы они доказали благодетельность массированного вооружения.

Изменения возможны. Американцам, которые хотят, чтобы Советский Союз изменился первым, как хотел этого Генри Стимсон, следует понять, что добиваться этого можно только мирными методами; имеющиеся в распоряжении Советского Союза средства сдерживания ничуть не менее опасны, чем те, которые есть у Соединенных Штатов. А патриотам, возможно, стоит напомнить, что истоки священной для них демократии находятся вовсе не в государстве национальной безопасности. Будущее, которое предвидела Американская революция, было очень похоже на открытый мир Бора, отчасти потому, что вдохновители этой революции и основатели республики науки исходили из одних и тех же идей Просвещения. Государство национальной безопасности, в которое Соединенные Штаты постепенно превратились после 1945 года, есть, по сути, отрицание американской демократической мечты: оно подозрительно к разнообразию, секретно, воинственно, эксклюзивно, монолитно и склонно к паранойе. «Национализм подчинил себе и американский тезис, и русский антитезис всеобщей веры, – пишет Барбара Уорд. – Два величайших эксперимента федерализации, основанные на революционной концепции общей судьбы всего человечества, завершились противостоящими друг другу двумя самыми могущественными национальными государствами в истории»[3166]. Однако другим странам удалось умерить свою воинственность и ограничить свои устремления, не потеряв при этом души. Когда-то Швеция была грозой всей Европы. Но она отказалась от своей воинственности; свидетельством этому служит опустевшая крепость в Кунгэльве. Теперь она мирно и достойно существует среди других народов.

Изменения возможны, потому что выбор предельно прост: изменения являются единственной альтернативой тотальной смерти. Уже установились, причем необратимо, условия, в которых человеческий мир может быть либо уничтожен, либо преобразован в некое более товарищеское сообщество. Теперь необходимо начать демонтаж машины смерти. Та энергия, которую богатые и разумные люди тратят на совершенствование смерти, необходимо обратить на совершенствование жизни.

Великое видение дополнительности бомбы, явившееся Бору, может дать надежду на перемены. Самоубийственная разрушительная природа машины смерти – вполне достаточное основание для ее ликвидации. Но, хотя этот путь неизбежно стал теперь более долгим, все еще существует надежда – как существовала она с самого начала, – что достижение согласованного удаления от узаконенного насилия будет равнозначно согласованному приближению к открытому миру. Такой мир ничем не угрожает демократии.

На самом деле это движение уже происходит, отчасти по необходимости, отчасти по незнанию. Оно началось, когда Соединенные Штаты и Великобритания решили тайно разработать ядерное оружие и неожиданно предъявить его миру, надеясь таким образом ускорить начало гонки вооружений с Советским Союзом, в конце концов приведшую к тупиковому противостоянию. Оно продолжилось, когда в течение краткого периода американской монополии Соединенные Штаты воздержались от превентивной войны; когда системы доставки сделали оборону невозможной и тем еще более подорвали национальный суверенитет; когда страны не стали