Люди толпились вокруг него, прыгали, плясали, пили, спотыкались, орали… Он выпил еще из бутылки, которую передавали из рук в руки. И еще раз подбросил в воздух фуражку, крича во все горло, как мальчишка.

На радостях он не заметил в темноте выгребную яму, хотя и чувствовал ее запах. К счастью, провалился он только по колено, но и это было неприятно.

Он отмылся на берегу тихой реки Аппоматтокс, а когда вернулся в лагерь, то заметил, что люди уже не подходят к нему так же близко, как раньше. Но он все-таки умудрился раздобыть еще несколько глотков спиртного и, подкрепившись, смотрел на то, что с ним случилось, уже как на забавное довершение этой славной ночи. Ночи, которую они будут снова и снова вспоминать, рассказывать своим женам, возлюбленным, детям и внукам, как, где и когда впервые услышали эту радостную новость. Джордж со смехом представил себе этот будущий разговор, сомневаясь, что сможет быть до конца откровенным:

– Я был в Питерсберге, мы собирали рельсы и костыли для ремонта нового участка военной железной дороги.

– Дедушка, а ты обрадовался, когда услышал об этом?

– Ты и представить себе не можешь насколько!

– А как вы праздновали?

– Я стал отплясывать джигу и свалился в яму с дерьмом…

К концу недели Стэнли в полной мере ощутил утомительное бремя мира. Вашингтонские улицы заполнились пьяными толпами, и дорога, которая прежде занимала десять минут, могла растянуться на час, а то и вовсе стать невозможной. Изабель жаловалась, что праздничная иллюминация в окнах домов и общественных зданий вызывает у нее жуткую мигрень, хотя Стэнли и не понимал, как такое могло быть, если она вечно сидела дома и почти ничего не видела.

Ему уже надоели оглушительные залпы салютов ночи напролет, беспрестанно звонящие колокола, марширующие под окнами оркестры и вопящие толпы черных и белых, которые ходили, где им заблагорассудится, даже в самых лучших районах города. А если добавить к этому постоянную нервозность Стэнтона, который все время твердил о каких-то заговорах с целью убийства Гранта или самого президента, то неделя выдалась по-настоящему мучительной.

Стэнтон хотел, чтобы он занялся делами, связанными с его переходом из военного министерства на новый пост, предложенный Уэйдом. К девяти утра пятницы Стэнли подготовил все папки, но министр был слишком занят, а в одиннадцать умчался в Белый дом на какое-то закрытое совещание. Оно продлилось несколько часов, и все это время Стэнли никуда не уходил. Он проголодался и уже начал чувствовать себя неважно, когда его наконец пригласили в кабинет Стэнтона.

Едва он вошел, то сразу понял, что этот коренастый человек с надушенными усами по-прежнему одержим своими страхами заговора.

– Хотя бы Гранты не поедут к Форду, – сказал министр. – Уже половина дела.

– К Форду? – не понял Стэнли от усталости.

– Да что такое с вашей памятью? – раздраженно воскликнул Стэнтон. – Театр Форда на Десятой улице!

– О… Президент хочет посмотреть на мисс Кин?..

– Да, сегодня вечером. Он, по-видимому, считает, что появиться на публике – его патриотический долг. Не обратил никакого внимания на мои предупреждения. Вот Грант прислушался. Он был только рад поводу выпроводить жену из города и сразу же посадил ее на поезд до Нью-Джерси. – Тяжело ступая, он подошел к окну и сложил руки за спиной. – Какой-то подозрительный день. На этом длинном совещании мы потратили почти столько же времени на обсуждение последнего сна президента, сколько и на разговоры о конкретных шагах по восстановлению Союза.

Странные сны Линкольна были частой темой для вашингтонских сплетен.

– И что на этот раз? – спросил Стэнли, потому что иногда сны повторялись.

– Лодка, – ответил Стэнтон, по-прежнему глядя в окно. – Он видел, как плывет в лодке. Говорит, этот сон всегда ему снится накануне каких-то важных событий. Перед Энтитемом ему снилась лодка. И перед Геттисбергом. Удивительно, что он может описать саму лодку, но не знает, куда плыл. Просто к какому-то неопределенному темному берегу. Это его слова, – пояснил Стэнтон, возвращаясь к столу.

– А по-моему, ничего неопределенного в будущем нет, – заметил Стэнли, когда министр сел. – Война закончилась… – (С этим были согласны все, хотя часть армии генерала Джонстона еще оставалась где-то в Каролинах.) – Впереди нас ждет большая работа по восстановлению, ну и конечно, я надеюсь, наказание бунтовщиков.

– Да, наказание безусловно, – кивнул Стэнтон.

Стэнли улыбнулся, он бы сам с удовольствием поучаствовал в том, чтобы отмерить заслуженной кары каждому бывшему рабовладельцу.

Они быстро просмотрели план действий, подготовленный Стэнли. Стэнтон сделал несколько замечаний – эти отчеты переправить туда, те обязанности поручить тому-то. К радости Стэнли, министр был сильно загружен, а потому нетерпелив. Это позволило Стэнли уйти с работы на два часа раньше, чем он ожидал. Он знал, что следует пойти сразу домой, и все же, даже несмотря на плотно забитые улицы, отправился к Джинни Кэнери.

Оказалось, что это было неудачное решение. Плотских утех в тот день Джинни ему подарить не могла, к тому же постоянно хныкала.

– Милый, ты не хочешь прогуляться со мной вечером? Разумеется, мы не стали бы бродить по улицам, когда вокруг так много пьяных. Я ужасно хочу посмотреть спектакль у Форда. – (Сама она больше не выступала в варьете – предпочитала бездельничать и тратить его деньги.) – Говорят, там будет сам президент с супругой. Ты же знаешь, я никогда не видела миссис Линкольн! Правду говорят, что у нее безобразная фигура и взгляд жуткий?

– Да, ужасный, – подтвердил Стэнли, злясь на то, что Джейн не может сегодня заняться с ним любовью.

– Ты мог бы достать билеты?

– Боюсь, уже поздно. Но даже если бы и смог, нам пришлось бы потратить уйму времени, пробиваясь сквозь толпу в жуткой духоте. К тому же эта пьеса Тома Тейлора старая и дурацкая. Так что вечер получился бы паршивым и очень скучным.

Казалось, будто извращенная природа решила преподнести в этом году черную весну. В конце Пасхальной недели ленты траурного крепа виднелись повсюду – на рукавах пальто и сюртуков, на президентской скамейке в пресвитерианской церкви на Йорк-авеню, на мраморных фасадах общественных зданий. Магазины работали лишние часы, продавая черный креп ярд за ярдом.

Бут[64] сбежал. Стэнтон заявил, что следует судить весь Юг. Даже Грант говорил о «крайне жестких» ответных мерах. Готовясь к государственным похоронам, назначенным на среду, галантерейщики выполняли срочные заказы на траурные пелерины и черные розетки. В окнах появились портреты убитого президента. Группы потрясенных, горюющих негров стояли на перекрестках. Выпущенные из тюрем пленные конфедераты выворачивали свои мундиры наизнанку или вовсе снимали их и прятали из страха перед линчеванием.