Когда бы он ни пытался вспомнить что-нибудь сто́ящее из всего сумбура и безумия последних четырех лет, это всегда была она. Его память цепко держала множество маленьких трогательных картин, которые помогали ему жить. Вот она бежит ему навстречу, вот готовит еду в кухне, намыливает ему спину, когда он сидит в цинковой ванне, наклоняется к нему в постели, обнимает…

За всю войну он нашел то единственное, что было по-настоящему ценно, и из-за всей этой путаницы и какого-то глупого, непонятного чувства долга, который и сейчас толкал его по незнакомым грязным дорогам, потерял. И когда он начал понимать это, его боль и сожаление стали нестерпимыми. Физическая рана могла зажить, но эта – не исцелится никогда.

Еще дома он случайно нашел в какой-то деревенской лавке четыре старые, пересохшие сигары, которые стояли на витрине в стеклянной банке. Остаток одной из них он сейчас сжимал в зубах, а начал ее курить накануне вечером. Остальные три торчали из кармана его серой рубашки.

Солнце палило нещадно; лоскутное «пончо» было свернуто и привязано сзади к седлу. Внезапно Чарльз увидел впереди на дороге всадника, скакавшего в его сторону. Он встревожился, но потом сообразил, что все еще находится в Северной Каролине, хотя черт ее знает, может, и нет. В клубах пыли он заметил, что на исхудавшем всаднике серый мундир.

Чарльз остановил мула и стал ждать. Над окрестными лугами кружили птицы, заливаясь веселым пением. Подъезжавший офицер чуть придержал коня, окидывая Чарльза настороженным взглядом, явной угрозы не заметил, но руку от револьвера на всякий случай не убрал.

Глядя на него усталыми глазами, Чарльз нервно жевал сигару. Офицер подвел своего тощего гнедого ближе и остановился:

– Полковник Кортни Талкотт, Первый Северокаролинский полк легкой кавалерии, к вашим услугам, сэр. Судя по вашей рубашке и револьверу, вы солдат?

Он всмотрелся в обломок сабли у пояса Чарльза и в его лицо. В тоне полковника слышалось легкое сомнение.

– Да, сэр, – почти машинально пробормотал Чарльз. – Майор Мэйн, конная разведка Хэмптона. Где сейчас армия?

– Северовиргинская?

Чарльз кивнул.

– Так вы ничего не знаете?

– Не знаю чего? Я был в долине Эшли, искал лошадь.

– Больше трех недель назад генерал Ли передал генералу Гранту условия капитуляции на станции Аппоматтокс в Виргинии.

Чарльз покачал головой:

– Не знал. Я как раз туда возвращаюсь.

– Разумеется… – Талкотт не скрывал своего неодобрения. – Можете не возвращаться. Армия расформирована. Только генерал Джонстон со своими людьми, насколько я слышал, еще где-то бродит, но и он мог уже сложить оружие к этому времени. Или сделает это в самое ближайшее время. Война окончена.

Наступило молчание. Самка птицы-кардинала с шумом метнулась в кусты, когда слишком близко от ее гнезда пролетела сойка. Артиллерийский офицер покосился на Чарльза, не выказавшего никаких чувств, и повторил уже более выразительно:

– Окончена.

Чарльз моргнул. Потом кивнул:

– Я знал, что это случится. Только не знал когда. – (Офицер нахмурился.) – Спасибо, что сообщили.

– Не стоит благодарности, – ледяным тоном произнес полковник. – Я бы на вашем месте повернул домой, майор. В Виргинии делать уже нечего.

«Да, вот именно».

Артиллерист проехал мимо, поднимая пыль. У него не было никакого желания находиться рядом с этим безразличным майором со странными полубезумными глазами. Даже не соизволил отсалютовать. Позор!

Пыль улеглась. Чарльз сидел на своем муле посреди дороги, вдруг почувствовав слабость, когда окончательно осознал то, что услышал. Значит, теперь все официально. Они проиграли. Столько крови, страданий, усилий, надежд – и все впустую. На несколько мгновений его разум затмил слепой гнев, и не важно, что их дело с самого начала было обречено. Он ненавидел всех янки, всех до единого.

К счастью, гнев быстро прошел. Но он был поражен тем, какую сильную боль испытал, услышав эту новость, хотя уже давно знал, что поражение неизбежно. Слишком многое говорило об этом задолго до официальной капитуляции. Умирающие от голода лошади в Виргинии; статьи в старых пожелтевших газетах о некоторых губернаторах Юга, открыто отвергающих священную доктрину Дэвиса о «правах штатов»; новые семизарядные карабины армии Севера.

Его разом захлестнули и облегчение, и отчаяние. Он снял с пояса то, что осталось от кавалерийской сабли, вгляделся в нее, и вдруг, когда луч света блеснул на обломке клинка, его глаза наполнились дикой яростью. Он размахнулся и резким движением руки зашвырнул металлический крест далеко в траву.

Теперь он понимал, что, если хочет сохранить остатки рассудка, у него только один путь. Он должен ехать в Виргинию и попытаться склеить то, что сам же и разбил из-за своей глупости. Но сначала – долг. Долг всегда на первом месте. Нужно было убедиться, что с теми, кто остался в Монт-Роял, все в порядке; что им не угрожают оккупационные войска или еще какая-нибудь опасность. Он постарается доскакать до плантации гораздо быстрее, чем ехал на север. А потом, покончив с делами дома, сразу в Виргинию.

Он взялся за поводья, развернул мула в обратную сторону и погнал его туда, откуда они выехали.

В ярком свете полной луны Хантун и Пауэлл дошли до края оврага. Хантун был рад наконец остановиться. У него болели ноги. Пауэлл опустил правую руку в карман сюртука.

Хантун снял очки и протер подолом рубашки одно стекло, затем второе.

– Что вы хотели обсудить? – наконец спросил он.

– Посмотрите туда, – с загадочным видом произнес Пауэлл и кивком показал на дно оврага.

Хантун наклонился вперед, вглядываясь в темноту. В ту же секунду Пауэлл выхватил четырехзарядный «шарпс» и выстрелил ему в спину.

Адвокат издал короткий сдавленный крик. Потом развернулся и протянул ладонь к лацкану Пауэлла. Тот резко ударил его свободной рукой. Очки Хантуна сорвались с его носа и улетели в темноту.

Моргая, как новорожденный зверек, Хантун попытался сфокусировать взгляд на человеке, выстрелившем в него. По телу разливалась жгучая боль. Так вот оно что – предательство. Задуманное с самого начала в этом путешествии.

Каким же глупым и наивным он был! Конечно, он подозревал, что Эштон и Пауэлл – любовники. Именно поэтому он и отправил письмо своему чарльстонскому юридическому партнеру. Но потом, вновь преисполнившись надежд на возвращение привязанности Эштон, пожалел об инструкциях, данных в том письме. Однако он ничего не сделал, чтобы отменить их, полагая, что для этого еще много времени впереди. А потом он увидел их в Сент-Луисе, и это заставило его написать второе письмо, то самое, которое он передал ей при расставании.

Как будто прошлую и нынешнюю боль можно было отменить одним только желанием и поступком, он схватился за рукав Пауэлла. Он хотел молить о милосердии и помощи, но уже не мог выговорить ни слова.