работа уполномоченных НКВД на фронтах явилась удачным решением, позволившим существенно ускорить решение поставленных задач. Высокий служебный ранг позволял им решать многие вопросы без дополнительных санкций и гарантировал не только их выполнение подчиненными работниками, но и исполнительность военного командования.

Борьба спецслужб продолжалась и в восточных районах СССР, правда, с существенно меньшей интенсивностью. Японская разведка действовала на советском Дальнем Востоке и некоторых глубинных областях страны в основном с территории Маньчжурии, где ее организовывали и координировали военные миссии. Главной из них была насчитывавшая до тысячи сотрудников Харбинская ЯВМ под руководством генерал-майора Аникуса. Она являлась региональной и руководила другими подчиненными миссиями, забрасывавшими агентуру по строго определенным направлениям: владивостокскому, хабаровскому, биробиджанскому, благовещенскому, куйбышевскому и борзинскому. Прикрытие агентов разнообразием не отличалось, в основном они выступали под видом эмигрантов, беженцев и партизан, в основном китайских и корейских крестьян. Японцы вели прежде всего военную разведку, но занимались также и политической. Советские спецслужбы располагали неплохой агентурой на входившем тогда в состав Японии Южном Сахалине и получили оттуда информацию об интересе противника к советским гражданам — сотрудникам нефтяных, угольных и рыбных концессий. После этого УНКГБ по Хабаровскому краю смогло подставить под вербовку нескольких своих агентов и выявить японские каналы для засылки агентуры в Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Благовещенск и некоторые другие города региона. Полученная информация позволила работать на опережение. Например, только Хабаровское УНКВД в 1942 году забросило на территорию Маньчжурии 32 агента-вербовщика. Им удалось привлечь к сотрудничеству 20 агентов и 30 связников из местных жителей, в числе которых 5 были направлены в Харбин на оседание[380]. Расовые различия заставляли использовать в основном агентов из маньчжур, китайцев, удэгейцев и других народностей, у которых, как правило, имелись родственники на сопредельной стороне. Это позволяло успешно легендировать их заброску, однако часто оборачивалось и другой стороной. Попав в знакомую обстановку, многие агенты просто находили укрытие у многочисленной родни и не возвращались.

Помимо разведорганов на сопредельных с СССР территориях, японская разведка активно действовала и с позиции консульств во Владивостоке, на Северном Сахалине и Камчатке. Важным методом сбора разведывательной информации оказалось использование офицеров различных ветвей и звеньев разведки в качестве дипломатических курьеров, регулярно совершавших поездки из Токио в Москву и обратно по Транссибирской магистрали. Несмотря на принимаемые советской стороной меры безопасности, они вели визуальную разведку по пути следования, завязывали знакомства в поездах и занимались подслушиванием. Японцы использовали в качестве вербовочного контингента проживавших на советском Дальнем Востоке многочисленных китайцев и корейцев. Мероприятия по переселению последних в глубинные районы СССР оказались менее результативными, чем ожидалось.

В период 1942 — начала 1943 года японская разведка во многом опережала своих противников, в первую очередь в перевербовках советских агентов и даже кадровых разведчиков. Зафиксированы случаи длительной работы японских “двойников” в разведотделах штабов Дальневосточного и Забайкальского фронтов, причем японцы сумели практически полностью парализовать агентурную работу последнего. Подобное положение дел не ускользнуло от внимания контрразведчиков “СМЕРШ”, резко активизировавших работу по обеспечению безопасности управления фронта с привлечением возможностей закордонной агентуры. В июне 1943 года ими был арестован резидент японской разведки Каймадо. Этот незаурядный разведчик еще в 1923 году был заброшен в Советский Союз под видом беглеца от маньчжурской полиции, прошел все положенные проверки, в 1926 году вступил в комсомол, а в 1929 году — в ВКП(б). Первоначально развернув разведывательную работу на Дальнем Востоке, с 1934 года Каймадо действовал в Москве, Азове, Ростове-на-Дону, Сталинграде, Сальске и Улан-Удэ, работал на ряде советских оборонных предприятий. В 1937 году он создал в Забайкалье агентурную сеть из девяти человек, находившуюся на связи с Харбином и “вслепую” ликвидированную НКВД в ходе чисток 1937–1938 годов. Однако сам резидент не только уцелел, но и на волне репрессий сумел внедриться в негласный аппарат госбезопасности, став его секретным сотрудником (“Ситров”). Высокий уровень общей и профессиональной подготовки сразу же выделил Каймадо из общего ряда примитивных агентов, и в 1941 году чекисты рекомендовали его разведывательному отделу штаба Забайкальского фронта. Таким путем они не только помогали военным коллегам, но и рассчитывали внедрить в их ряды своего источника. Военные разведчики тоже обратили внимание на перспективного “корейца Де До Суна” и начали готовить его на закордонную работу. В сентябре 1942 года он был направлен на двенадцать месяцев нелегалом в Цицикар, однако уже в феврале следующего года возвратился и был обычным порядком направлен в УКР “СМЕРШ” фронта для проверки. Эта процедура являлось обязательной для возвращавшихся зафронтовых агентов. Возвращение Каймадо более, чем за полгода до положенного времени обусловливалось тем, что японская разведка не могла эффективно использовать его в Маньчжурии, а позволить столь ценному агенту бездействовать просто не могла. Поэтому резиденту нанесли травмы, чтобы укрепить доверие к его легенде о попадании в маньчжурскую контрразведку на допрос, и возвратили обратно. Преждевременное возвращение Де До Суна, однако, обратило на себя внимание, и допросы резидента продлились до июля. Старший следователь Скворцов обратил внимание на свежий характер ожогов на теле агента в момент его возвращения из-за кордона, вопреки утверждению Каймадо о том, что его якобы жгли сигаретами в сахалинской контрразведке за два месяца до этого. Выявился еще ряд незначительных демаскирующих факторов и нестыковок в легенде, после чего УКР Забайкальского и Дальневосточного фронтов занялись делом резидента всерьез. Оно стало, пожалуй, одним из крупнейших в истории контрразведки на Дальнем Востоке периода Великой Отечественной войны. В его рамках с июля по ноябрь 1943 года контрразведчики раскрыли 39 японских агентов и 2 резидентов, в числе которых был старший переводчик разведотдела Забайкальского фронта лейтенант Ли Гуй Лен и ряд других лиц из числа кадрового и агентурного аппарата. Дальнейшая разработка выявила, что более половины агентов отдела работало на противника. Кроме того, при проверке закордонной агентуры разведотдела Дальневосточного фронта выяснилось, что 28 агентов были перевербованы японцами, а 10 — подставлены ими под вербовку[381]. Ликвидировать эту сеть удалось с большим трудом.

Разведотдел Тихоокеанского флота (ТОФ) накже не избежал значительного проникновения японских спецслужб в свой агентурный аппарат. Среди десятков выявленных, зачастую с большим опозданием, двойников наибольший ущерб нанесли Ли Тын Чун (“Наумов”), Ной Ки Юн (“Петя”), Дю Сон Хан (“Лазарь”), Цой Ди Кен (“Восточный”) и Лян Е Хан (“Коля”).

Крайне засоренными агентурой противника оказались части, сформированные из перебежавших на советскую сторону корейцев и китайцев и включенные в состав Красной Армии. Положение в них было критическим, внутренняя пропаганда приводила к массовому дезертирству и полной потере боеспособности. Более того, поскольку из личного состава именно этих частей советская