упомянутой статьи изрядно огорчил Андрея, и он будет неприятно удивлён, когда Шварценберг впоследствии[1054] попросит его вновь встретиться с Лангом.

Режиссёр вернулся в Италию и пробыл там около месяца, занимаясь монтажом картины. При посредничестве Терилли, состоялось его знакомство с Бенедетто Бенедетти, которого Тарковский характеризует в дневнике, как «сумасшедшего». В действительности, Бенедетти был человеком чрезвычайно разносторонним: историк, археолог, писатель, художественный критик, педагог… Для режиссёра подобное многообразие означало дилетантизм во всём. В тот момент Бенедетто предстал перед ним, как оперный обозреватель, настойчиво предлагавший перенести «Бориса Годунова», а затем и «Летучего голландца» из Лондона во Флоренцию.

Заметим, что в «Мартирологе» Тарковский характеризует этот период, как «ужасный», что, надо полагать, скорее имеет отношение к личной и бытовой ситуации, нежели к творчеству. Из-за того, что в квартире без удобств существовать было затруднительно, режиссёр сгоряча даже написал[1055], будто готов поблагодарить мэра «за гостеприимство» и уехать из колыбели Возрождения. Однако заниматься монтажом в Италии ему было удобно только здесь. Тем не менее периодически им с женой приходилось уезжать в Роккальбенью, чтобы глотнуть спокойствия и относительного комфорта, но, как назло, там тоже шёл ремонт…

Всё дело в том, что за это время во Флоренции сменился градоначальник. Приветствовавший режиссёра и предоставивший ему квартиру Ландо Конти занимал этот пост не очень долго — всего полтора года. Конти был человеком примечательным. Он симпатизировал Тарковскому лично, будучи многодетным отцом, а также высокопоставленным членом масонской ложи «Великий восток Италии». Следует отметить, что тяга к искусству и признание его особого значения, безусловно, являются неотъемлемой частью культуры масонов. Так или иначе, в сентябре его сменил Массимо Боджанкино[1056], и ситуация испортилась. У нового чиновника были иные представления и множество безотлагательных дел. Пусть решение Конти он и не отменил, но то обстоятельство, что Боджанкино принадлежал к социалистической партии, вовсе не уменьшало напряжение. Удивительно разноплановыми оказались левые политические силы Европы, и если с итальянскими социалистами отношения складывались спорные, то с французскими сформировался своеобразный симбиоз. Так или иначе, история примечательная: масон дал квартиру, тогда как социалист был не прочь её если не отнять, то «вернуть городу». Заметим, что во Франции квартиру Тарковскому пообещает правый Жак Ширак[1057].

Ситуация значительно усугубилась трагедией, произошедшей чуть позже: в феврале 1986 года Конти был убит в собственной машине семнадцатью выстрелами из пистолета. Это произошло в ближайшем пригороде Флоренции. Убийц не поймали, однако вскоре подпольная леворадикальная организация «Красные бригады» взяла на себя ответственность. Вследствие этого на некоторое время усилились националистические настроения, а из страны начали высылать иностранцев. Тарковского это не коснулось по чистой случайности. Вполне могло. Вместе с убийством Пальме, которого по одной из версий также убили экстремисты, возникает удивительная и пугающая тенденция.

По делам Тарковские ездили в Рим, где ходили в Министерство иностранных дел — очередную инстанцию, готовую подключиться к делам воссоединения семьи. Андрей явно начал относиться к подобным инициативам скептически: число поддерживающих всё росло, но никакого толку не было. Возникало ощущение, что многие новые энтузиасты воспринимали поддержку лишь, как политический жест, а реально помогать не собирались.

Пока Тарковский монтировал новый фильм, в СССР приняли одно из знаковых решений относительно него. 18 октября был подписан приказ по «Мосфильму» № 416-Л, согласно которому Андрей был уволен со студии за неявку… два с половиной года назад. Разумеется, узнать об это сразу режиссёр не мог. По сути это косвенно означало, что родина приняла его невозвращение.

10 ноября Тарковский снова в Стокгольме. Картина готова, но длительность превосходила ту, что заявлена в контракте почти на пятнадцать минут. Назревал скандал. Поразительно, но он по-советски просил директора киноинститута Класа Олофссона устроить «художественный совет», чтобы аргументировать перед ним необходимость увеличения хронометража. Невзирая на сложную ситуацию с Бергманом, режиссёр настойчиво попросил показать картину ему и, тем самым, пригласить Ингмара в качестве арбитра. Андрей не сомневался, что тот будет на его стороне. Однако показ не состоялся. Бытуют разные мнения о причинах, но наиболее вероятно, что шведский коллега сам отказался выступать судьёй.

На помощь пришёл французский консультант Анри Кольпи, которого направили в Стокгольм продюсеры с парижской стороны. Кольпи подтвердил, что далее сократить фильм нельзя, о чём сообщил Анатолю Доману. Удивительно, но, по воспоминаниям Александер-Гарретт, Доман тем не менее продолжал какое-то время настаивать на купюрах, ссылаясь как раз на Кольпи… Традиционные проблемы с приёмкой работы будто не могли обходить режиссёра стороной. Действительно, «Ностальгия» оказалась наименее «сложной» из его картин в этом смысле. Примечательно, что отношения с Доманом у Тарковского останутся хорошими, и когда Андрей вскоре вновь поедет в Париже, Анатоль предложит ему свою квартиру в качестве жилья.

Убедить шведов через французов с помощью Кольпи не удалось. Анна-Лена Вибум требовала, чтобы длительность соответствовала заявленной. Тарковский принципиально не мог сокращать. Олофссон, конечно, не устроил никакой «худсовет», но довольно жёстко «попросил» режиссёра придерживаться контракта. Анна-Лена угрожала тем, что если Андрей не одумается, то и гонорар будет урезан, о чём она уже проинформировала адвоката Тарковского.

Далее начались пробы для озвучивания, потом — само озвучивание. Эту часть работы над фильмом в Италии делать было невозможно, но режиссёру приходилось регулярно ездить на Апеннинский полуостров. Несмотря на эти отлучки, всё шло под контролем Андрея, хотя он был крайне недоволен темпами. В дневнике полно записей вроде: «Теряем время», — а также сетований на то, что в киноинституте без него никто ничего не делает. В действительности же шведы работали в штатном режиме. Однако, вкупе с дальнейшими странствиями Тарковского, процесс, и правда, изрядно затягивался.

В свободные от «Жертвоприношения» моменты режиссёр был сосредоточен на постановке «Летучего голландца». Карло Томмази снова приехал в Стокгольм, где они вместе готовили рисунки и чертежи. Тарковскому очень нравился этот художник, и даже в свои последние дни он напишет[1058], что Томмази — «порядочнейший человек» и его нужно «не потерять».

Хотя вторая текущая работа была связана с оперой Вагнера, режиссёр почти ничего не писал о ней в дневнике, но всё чаще упоминал «Святого Антония», к лоббированию которого уже собирался привлекать папу римского. К числу «выходов» на Иоанна Павла II прибавился итальянский священник Серджо Мерканцин. Именно этот человек в своих воспоминаниях удачно сформулирует, что Тарковского на Апеннинском полуострове привлекал «хаос, полный жизни». Дескать, именно в нём режиссёр видел главное сходство Италии и России.

Возможно, о «Летучем голландце» он умалчивал, поскольку этот замысел всё меньше увлекал Андрея. В конце концов, изначально идея принадлежала не ему. Постановкой же «Святого Антония» со