заставляю себе прекратить сталкерить и проверяю почту: вдруг пришли какие-то новые заказы на книги. Я замираю, когда вижу, что мать Ти Джея, Мэри, уже ответила. Так быстро. Я кликаю на письмо.

Ария,

Ты готова меня простить? За что? Это не я забрала Ти Джея ото всех, кто его любил. Не я увезла его подальше от лечения, которое бы продлило ему жизнь и дало бы подольше побыть с нами. Не я говорила, что он спит, каждый раз, когда кто-то звонил. Это все была ты, и этот список я могу продолжать, ты это прекрасно знаешь. Ты хоть подумала о том, что Ти Джей мог быть не в здравом уме? И тем не менее ты решила, что исполнять его желания – это лучший план действий. Ну, скажу я тебе сейчас, это не так. Это было худшее решение, которое ты могла принять, и это я простить не смогу. Пожалуй, лучше нам больше не общаться.

Мэри

Я сглатываю ком в горле. Какая же я идиотка, зачем вообще решилась ей написать? Ее обида все так же сильна, как и раньше, и я снова начинаю сомневаться в правильности принятых мной решений. Когда я думаю о последнем желании моего возлюбленного Ти Джея, о его пылком взгляде, о том, как он молил отправиться в эту поездку, то в глубине души знаю: я поступила правильно. Он был в здравом уме, он был непреклонен в своем желании увидеть самое красивое место на земле. В конце концов, нас не было всего пару недель, он угас очень быстро. Все происходило с пугающей стремительностью, и мне пришлось отвезти его домой, потому что я не могла ухаживать за ним, как должно. Втайне я до невозможности страшилась, что еще не готова с ним попрощаться. Вернувшись домой, он воссоединился со своей семьей и несколько последних недель своей жизни провел с ними. Для нас всех это было время мучительной грусти. Он отказывался покидать фургон, отказывался от полумерного лечения, и я пообещала ему: что бы ни случилось, он уйдет на своих условиях. Я сражалась за это. Сражалась за него. Разве кто-то поступил бы по-другому?

Я поступила правильно для Ти Джея.

Я крепко обхватываю себя руками. Вот бы Ти Джей был рядом! Что бы он сказал, если бы мог послать весточку оттуда, где бы он ни был? Мое первое инстиктивное желание – сбежать (неудивительно) и даровать Мэри то, чего она хочет. Оборвать связь. Но я знаю, что это путь труса, и знаю, что она заслуживает большего. И мне нужно ее извинение. Воспоминания вспыхивают в памяти, наша ужасная ссора – та, когда мы должны были обниматься, а не ругаться. Она настояла на том, чтобы организовать его похороны, устроить затянутое религиозное мероприятие, которое бы точно не понравилось Ти Джею. Это не было одой тому человеку, которого я любила, и я сказала ей об этом. Где же веселье? Я хотела, чтобы играли его любимые песни, веселые, заводные, под слайд-шоу из фотографий. Но Мэри отказалась. Я бросила эту затею. И в слайдшоу его снимков, с младенчества и до взрослости, не было ни одного фото со мной. Ни единого. Конечно, я предоставила организатору похорон целую кучу фотографий: с его учениками, друзьями, со мной. Но ни одной использовано не было. Ни одной. Тогда я еще не знала, что после похорон они и меня вычеркнут из своей жизни.

Но я знаю, что в глубине души Мэри добрая. И я понимаю, что она говорит так лишь из-за того, что ей больно. Ти Джей хотел бы, чтобы я с ней помирилась, чтобы я была выше этого. Нам надо восстановить хорошие отношения ради мужчины, которого мы обе любили всем сердцем.

Времени отвечать сейчас нет, да и нужно действовать осторожно, продумать ответное письмо.

Я быстро одеваюсь и отправляюсь к фургону Рози. У реки несколько путешественников собрались за складным столом сыграть в карты. Они машут руками и зовут присоединиться.

– Потом! – обещаю я.

Я вбегаю в Поппи, мысли рассыпаются.

– Привет! Ты в порядке? – спрашивает Рози, изучив мое лицо.

Наверное, я все еще выгляжу слегка контуженной, так что я усилием воли стираю с лица беспокойство и натягиваю широкую улыбку. Не собираюсь я лишний раз тревожить Рози, особенно когда она больна.

– Да, все отлично, – я качаю головой. – Слишком долго читала прошлой ночью.

– Ой, мне на минутку показалось, что ты такая потерянная, – говорит она.

Я улыбаюсь.

– Нет-нет, все в порядке. – Моя излюбленная ложь никогда не подводит. – А где Макс?

– Переодевается с пробежки, скоро придет.

Макс знает чуть больше французского, чем мы, так что должен помочь переводить на приеме у врача.

Через несколько минут он возвращается, и все мы втискиваемся в переднюю кабину книжного магазинчика.

– Может, надо было мой фургон взять? – спрашивает Макс, пытаясь между коробками подержанных книг, которые я купила на распродаже, отыскать место, куда можно протянуть ноги.

– Переживешь, – говорю я. Сегодня я сама всем займусь. И ничего откладывать мы не будем. Я не позволю. Я удивлена, насколько спокойны Рози и Макс, учитывая происходящее. Рози же всегда переживает! Только я успеваю задаться вопросом, не слишком ли я преувеличиваю, как Рози засыпает на плече у Макса, и я уверяюсь, что с ней что-то не так.

Мы приезжаем к доктору, и я мягко треплю Рози по плечу, чтобы разбудить. Усевшись в приемном покое, мы ждем; я достаю книгу, притворяясь, что это самый обычный день и все порядке.

Сидящая рядом Рози стискивает руки.

– Я чувствую себя глупо. Зачем мы вообще здесь, если мне нужно просто еще немного поспать и съесть кусочек шоколадного пирога? Может, отменим? Если сейчас уедем…

– Ничего мы отменять не будем. – Получается сильно резче, чем я хотела, и она откидывается назад, словно я ее ударила. – Прости, Рози, но такие вещи лучше пресекать на корню, пока они не развились. Понимаешь?

– Какие вещи?

– Болезни.

На ее лице вдруг появляется понимание. Она улыбается так грустно, что мое сердце раскалывается надвое. Все возвращается в память: визиты в больницу, где была утеряна вся надежда, как я пыталась идти, а ноги не слушались, подгибаясь. Тот чистейший ужас, который я носила внутри.

– Ох, Ария. Я же не так больна. Я это точно знаю, я уверена. Не беспокойся. Правда.

Я притворяюсь, что не понимаю, о чем она.

– Лучше провериться, вдруг ты поймала какой-то вирус или…

Рози подхватывает мою панику.

– Боже, ты