заметила, как миновала сад с густой завязью яблок на ветках и подошла к ферме. Дорогой она думала о том, что надо будет посоветовать племяннице купить хорошее платье и туфли, а то ходит в поношенном, как бедная родственница. Женщина совсем молодая, не стоит так опускаться. Да и мальчики ссорятся из-за велосипеда — пожалуй, нужен второй трехколесный…

На ферме в такую рань никого еще не было — Татьяна Ильинична обычно приходила раньше других доярок, хоть на четверть часа, хоть на десять минут. Это давно вошло в привычку. Ее коровы стояли в противоположном конце помещения. Пока она шла по проходу, глаза успевали привыкнуть к полумраку; застоявшийся кисловато-душный запах коровника ощущался лишь в первые минуты, сразу же после утренней свежести. Она подходила к каждой своей корове, легонько хлопала ладошкой по шее или по морде, те, оборачиваясь, косились на нее выпуклыми задумчивыми фиолетовыми глазами и, узнав хозяйку, успокаивались. На какое-то время Татьяна Ильинична забывала обо всем на свете — о своем доме и племяннице, о встречах в районе и предстоящих дневных хлопотах. С коровами она разговаривала так, будто те понимали человеческую речь: одной улыбнется, другую пожурит, третью похвалит:

— Ну как, Зорька, провела ноченьку? А ты, Венера, вроде тоскливая сегодня. Чего с тобой? Ты пример бери с Матильды, та языком весь корм подобрала. Самая старательная среди вас…

В левые оконца начинали прорываться малиновые пучки утреннего солнца, на крыше коровника усиливался воробьиный галдеж. Татьяна Ильинична еще раз проходила вдоль стойл, всматриваясь в коров других доярок, и, если примечала что-нибудь неладное, всегда находила случай подсказать женщинам нужное, полезное. К этим ее ранним приходам на ферме давно привыкли, и появись она хоть раз попозже, все удивились бы, спрашивая друг друга:

«А чего это Ильинична нонче запаздывает? Уехала ли куда иль, может, приболела?»

Но дойку Чугункова никогда не начинала одна, без других доярок. Она не любила это делать в одиночку, ей нравилось видеть женщин в белых, таких же, как и у нее, халатах, слышать размеренный шум доильных аппаратов, грохот и звон бидонов. Это были самые напряженные, хлопотные, но и самые счастливые минуты, без которых уж и не мыслилась жизнь…

Электродойку ввели в Гремякине три года назад, а до того доили вручную, тогда особенно ценились сила, умение, ловкость, от чего прежде всего и зависели рекорды, если все было благополучно с кормами. За день до того измотаешься, что едва двигаешь руками и ногами, хочется скорее присесть, притихнуть, ни о чем не думая. Теперь, понятное дело, стало куда легче дояркам. Но, если сказать начистоту, Татьяна Ильинична в глубине души дорожила не столько сегодняшним днем, сколько той порой, когда доила вручную, когда ей присвоили звание Героя Социалистического Труда. У каждого времени есть свой высший взлет: то была пора ее славы, ее песни…

Да, проходят, проносятся годочки, будто облака по небу. Все вокруг меняется, усложняется, и как же важно человеку не растеряться в этой сложности, не сбиться с дороги! Взять хотя бы последние события на ферме. Нескладно получается, нехорошо.

Вспомнив о случившемся, Татьяна Ильинична не стала обходить коровник, как это делала всегда, а направилась в комнату для доярок, присела у окна и задумалась. На душе было неспокойно, тревожно, хотелось, чтобы скорей собрались женщины.

Как же началась эта история, которая не давала ей покоя?

2

Когда в тот раз, после возвращения из областного города, где проводилось трехдневное совещание передовиков сельского хозяйства, она пришла утречком на ферму, то удивилась внезапным переменам. Повсюду висели красные, синие, зеленые плакаты и лозунги, призывавшие жить и работать по-коммунистически, а взятые доярками соцобязательства по надоям молока красовались на больших щитах, сделанных в школьной столярной мастерской. У входа, над дверью, было крупно написано: «Помни, каждая доярка: мы боремся за коммунистическую ферму!» Вокруг коровника очистили пространство, прибрали, вывезли навоз, посыпали желтым песочком. И вообще двор радовал непривычной чистотой, порядком, а в комнате для отдыха доярок появились два фикуса в горшках. Ферма как бы обновилась, приняла праздничный вид, да и сами женщины принарядились, на них были выстиранные халаты, свежие платочки. А уж заведующий Олег Петрович Трубин ходил, как именинник, — улыбающийся, важный, гордый.

Татьяне Ильиничне сразу что-то не понравилось в этой внезапной затее, а что именно — объяснить себе не могла. Она даже, грешным делом, решила: уж не высокое ли начальство ожидают в Гремякине? Ведь такое сколько раз случалось прежде: чистили, наводили блеск; приезжал именитый гость — ему показывали товар лицом, а уезжал — все тускнело, становилось обычным. Она высказала свое предположение завфермой, тот усмехнулся, укоряюще покачал головой в опрятной соломенной шляпе:

— Что вспоминать те пройденные времена, Ильинична? Тогда кампании разные были в большом почете, а теперь… Теперь это станет нормой нашей жизни. Культура труда и быта, так сказать.

— Эко, слова-то какие произносишь! — недружелюбно проронила Татьяна Ильинична и хотела было отойти.

Но Трубин, отмеривая торопливые шаги, поспешил за ней, удержал тревожным вопросом:

— Вы что же, против? Почему? Скажите в открытую.

— Супротив правильного дела я никогда не иду, Олег Петрович. Ты меня знаешь Лучшие годы свои отдала этому правильному делу.

— Так мы ж тут без вас собрались, обсудили, приняли решение. Так сказать, общая воля! И, конечно, согласовали…

— А у кого, дозволь узнать, согласование получили?

— Так в курсе ж и председатель и парторганизация! И в районе знают. Все говорят: нужное, перспективное начинание.

— Ну, а с совестью людской согласовал?

— При чем тут совесть, Татьяна Ильинична? Я просто отказываюсь вас понимать.

— Да ты себя-то как следует пойми! Куда идешь и куда поворачиваешь, человече?

Трубин принял вид обиженного, оскорбленного. Он отошел к другим дояркам, о чем-то заговорил. Был он белобрысый, поджарый, с маленькими глубоко сидящими глазами, носил дешевый, но всегда очищенный от пыли и пятен костюм, а называл себя не иначе, как сельским интеллигентом. Женщины на ферме втихомолку посмеивались над ним, говорили, что это, мол, жена так прихорашивает да прилизывает его: детей-то нет, вот и возится с мужиком, пылинки с него снимает…

Татьяна Ильинична в душе недолюбливала Трубина за его подчеркнутую чистоплотность, вежливость, обходительность. Мужчина должен быть мужчиной: курить со смаком, вышагивать твердой походкой, ввернуть в разговоре крепкое словцо, да и не грех, если от него в праздничные дни будет попахивать вином. А этот какой-то пресный, будто вовсе не посоленное тесто.

Трубин заведовал фермой с весны; до того он секретарствовал в Фирсановском сельсовете, но то ли не сработался там с товарищами, то ли еще по какой причине