— Пошли-ка, малышка, спать.

Сполоснув посуду, подхватываю Барби на руки, выключаю свет и возвращаюсь в спальню.

Меня будит чудовищная боль в голове и легкие, едва ощутимые прикосновения Дианы. Она забирается на меня, лаская губами шею, грудь, оглаживая ладонями напрягшийся от боли и возбуждения пресс. Видит бог, мне приходится приложить усилие, чтобы удовлетворить свою женщину и не выдать себя. Я так торопился вчера к ней, что забыл о таблетках, незаметно проникнувших в мою жизнь и прочно там засевших.

— Переезжай ко мне, Макс, — ее дыхание опаляет шею. Ди, как сытая кошка нежится в моих объятиях и блаженно вздыхает. Перебирает волосы и, словно кистью, касается подушечками пальцев моего лица. И смотрит… Заглядывает в душу, освещая самые потаенные ее уголки.

— Я не хочу торопиться, Динь. Не хочу, чтобы ты потом пожалела о своем решении. — Слова звучат ломано, напряжённо, странно, и она это чувствует.

— А ты? Что думаешь ты, Макс? Ты неуверен во мне и… в своих чувствах?

И снова этот взгляд… Вспарывающий грудину, как лазерный луч и превращающий сердце в месиво.

— К тебе я не перееду, — ультимативно качаю головой. — Я же не какой-то там альфонс.

— Дурачок, ты обращаешь внимание на предрассудки? Боишься чужого мнения? Моя квартира больше и ближе к центру. Нам будет удобно добираться до работы, да и…

— Нет, Динь. Прости, милая, но я не так воспитан.

— Боишься моего папы? Слушай, мне плевать, что они подумают. Ты нужен мне, Макс, только ты… — ее голос дрожит, а взгляд натыкается на мою окаменевшую, как ледяная глыба, физиономию.

— Не торопись, Ди, прошу тебя. Мы обжигались в прошлом, и я не хочу испытать снова…

— Прости, Макс, мне кто-то звонит. Секунду. — Диана вскакивает с кровати и торопливо отвечает. — Да, Яков Андреевич!

Ну вот и сбывается моя страшная фантазия. Диана нервно кусает губы, бледнеет, расхаживает по комнате, внимая каждому слову следователя. А потом сбрасывает звонок и визжит от радости, бросаясь в мои объятия и порывисто целуя.

— Я счастлива, Макс! Я так счастлива! Родной, они нашли того, кто мне писал. Нашли возможного усыновителя моей девочки! Ты понимаешь, что это значит для меня? — Ди дрожит всем телом. Пожалуй, я никогда не видел ее такой счастливой и открытой для жизни, горящей, впитывающей ее блага всем своим существом…

— Кто же он, Ди? — облизав пересохшие губы, выдавливаю я.

— Я приеду к Якову после обеда и все узнаю. Утром плановая операция.

Значит, вот так. У меня есть несколько часов, чтобы признаться ей… Сегодня наша жизнь изменится. Изменится навсегда…

Диана

В груди что-то ломается и тисками сжимает горло. Наверное, так рушится мир. Стремительно, больно, беспощадно раздавливая все, что кажется важным. Не могу вдохнуть… Хриплю, вытаращив глаза на Бессмертного, и не верю его словам:

— Повторите.

— Невзоров Максим Сергеевич, начальник юридического отдела банка. Невзоров подтвердил, что писал вам с электронных роботов, используемых банком для рассылки.

— Зачем ему это понадобилось?

Дождь барабанит по пыльным стеклам каморки Якова. На негнущихся ногах подхожу к окну и упираюсь в потрескавшийся подоконник, как в единственную, способную меня удержать, опору. На улице блеклыми кадрами застывает картинка: лужи, прячущиеся под козырьками бродячие псы, медленно ползущие по асфальту машины…

— Дианочка, что случилось? — рука Якова тепло касается моего плеча. И как он так незаметно подошел? — Ты знаешь его?

— Да.

— Кто он?

— Никто. Теперь никто. Предатель. Выходит, Лера…

— Да. Там такая путаница вышла. Директор детского дома почему-то решила, что ты мать Леры. Фамилия биологической матери девочки Снежина, а ты дала электронный адрес с именем Белоснежка. Максим Сергеевич первое время был убежден, что пишет Галине Снежиной, только потом он…

— Понял, что это я, но так и не признался. — Брезгливо добавляю.

— Диана, мы узнаем правду, слышите! У меня кое-что есть для вас. Пройдемте к столу. — Произносит Яков, так и не решив, как ко мне обращаться — на «ты» или на «вы».

Тяжело дыша, Бессмертный усаживается на неудобное кресло и раскрывает лежащую на столе папку. Привычным жестом кладет в рот таблетку и запивает ее водой из стакана. Я вжимаюсь в сиденье и, кажется, не дышу, боясь, что Яков передумает делиться со мной материалами дела. Согласна, глупые страхи, но все же…Поверить не могу в свою причастность к расследованию.

— Мы копаем в нужном направлении, вот что я скажу. На вашу маму пытались совершить покушение.

— Как?! Почему вы говорите об этом только сейчас? — вскакиваю с места. — Нужно выезжать немедленно!

— Успокойся, Диана. Пострадала Ксения Филипповна, домработница Виолы Шестак. Следственно-оперативная группа уже на месте. С твоей мамой все в порядке, она цела и невредима. Злоумышленник подсыпал крысиный яд в кофе.

— А Ксения? Выходит, мама снова заработалась, и кофе остыл. — Нервно отирая лицо, произношу я. — Наверное, Ксении стало жалко выливать нетронутый напиток.

— Все именно так. Ксения Филипповна сейчас в реанимации поселковой больницы. Состояние тяжелое.

— Почему же мне не позвонили родители? — возмущаюсь, читая ответ в глазах Якова. Они считают меня виновной в том, что произошло, вот почему. Я разворошила осиный улей и добьюсь правды любой ценой.

— Вы сами понимаете, почему. Ваши родители отказываются сотрудничать со следствием. Я пытался вызвать на… беседу Руслана и Виолу, но они упорно отрицают свою причастность к делу.

— Посылают вас далеко и надолго, да, Яков Андреевич? — играя длинной линейкой, лежащей на столе (параллельно к краю!), спрашиваю я.

— Да. Я, знаете ли, привык. Сегодня будут готовы результаты экспертизы обгоревших документов. Хотя Руслан мог бы облегчить нам задачу и честно рассказать о них. Да и Виола что-то знает. Иначе, зачем от нее избавляться?

— А как же наш поджигатель?

— Отпечатки пальцев в базе не значатся. Эксперты работают с видеозаписями, запечатлевшими преступника. Не волнуйся, Диана, я держу все под контролем.

— Яков Андреевич, давайте поедем домой к маме. Что-то мне неспокойно.

— Мешать следственным действиям мы не будем. Дождемся Влада, он как раз на месте преступления. Вечером узнаем все из первых уст.

Прощаюсь с Яковом и выбегаю на улицу, шлепая по лужам к машине. Плюхаюсь на сиденье, борясь с желанием позвонить маме и Максу. Что я ему скажу? Пожалуй, говорить будет он или… не будет. Какой теперь в этом смысл, если я УЖЕ все знаю?

Маман не отвечает. Отбрасываю телефон на переднее сиденье и выключаю музыку. Почему-то именно сейчас она мешает мне думать. Повисшая в салоне тишина прерывается скрипом «дворников» по стеклу и барабанной дробью дождя. Чувствую такое тоскливое одиночество, что впору завыть.