хотела бы говорить о Реджи, а Дарвин, наверное, был последним человеком, с которым я хотела бы это обсуждать.

Если бы я в принципе хотела это хоть с кем-то обсуждать.

Ну, с кем-то кроме тебя. Вот ты — идеальный собеседник. Ты всегда готова меня выслушать, ты никогда ничего не говоришь, и, по большому счету, тебя не существует.

Ты — всего лишь свидетельство моего безумия.

Наверное, настоящие проблемы у меня начнутся в тот момент, когда ты начнешь мне отвечать.

— Мы не знакомы, но я слышал о нем, — сказал Дарвин. — Он тоже волк, как и я.

Я решила расценивать это, как комплимент Реджи. Как похвалу, которую один профессионал может дать другому. Даже если Реджи на самом деле отец моего ребенка, после рождения лучше держать его подальше.

По моим прикидкам, мы прошли под землей пару кварталов, прежде чем Дарвин остановился рядом со старой металлической лестницей, ведущей наверх. Он постучал по ней рукой, вызвав целый дождь ржавчины.

— Здесь мы выйдем на поверхность, — сказал Дарвин, сунул руку в карман и протянул мне медицинскую маску в индивидуальной упаковке. — Надень это.

— Мне кажется, здесь внизу было куда больше риска вдохнуть что-нибудь нездоровое, — заметила я.

— Здесь, внизу, нет Большого Брата, — сказал Дарвин. — Но наверху у него множество глаз, и все они могут искать тебя.

А, ну да.

У нас же тут охота внутри другой охоты, и где-то я хищник, а где-то дичь, поэтому лишняя осторожность не помешает.

Я поймала себя на мысли, что начала думать в терминах Дарвина, и эта мысль не пришлась мне по душе. Стоит впустить в свою голову одного психопата, и ты не заметишь, как их там сразу же соберется целый отряд.

Мне ли не знать…

— Куда ведет эта лестница? — спросила я.

— Наверх.

— Я понимаю, что наверх, но куда именно?

— В небольшой переулок, в котором в это время суток нет никого, кроме торговца наркотиками и, быть может, одного из его клиентов, стремящегося купить забытье за пригоршню долларов, — сказал Дарвин. — Эта публика не любит привлекать к себе внимания, и не станет поднимать шум.

Мы поднялись по лестнице, а потом Дарвин продемонстрировал высокий уровень своей физической подготовки и одной рукой отодвинул крышку канализационного люка. Мы выбрались на поверхность, и я убедилась, что у торговца наркотиками сегодня выходной. По крайней мере, в поле видимости не наблюдалось ни его, ни его клиентов, ищущих забытье за пригоршню долларов.

В переулке стояла машина. Какой-то древний седан еще из тех времен, когда машины делали из железа, а не из пластика. Он был настолько пыльный, что я не могла различить цвет, в котором он вышел с завода. Или цвет, в который его покрасил кто-то из предыдущих владельцев.

Дарвин разбил водительское стекло затянутым в перчатку кулаком. А я-то уж подумала, что это его машина…

— Садись, — сказал он, вырывая из-под руля клубок проводов и зачищая пару швейцарским армейским ножом. Вместо сидений впереди был установлен трехместный диван, и я уселась у окна.

Двигатель заревел… ну, зарокотал. Когда мы двинулись с места, я услышала стук под днищем, и от машины что-то отвалилось. Наверное, в Городе можно угнать машину и посвежее.

— Мы точно доедем на ней до места? — спросила я.

— Нам недалеко, — сказал Дарвин.

— Это обнадеживает.

Мы выбрались на более оживленную улицу. Это был не самый благополучный район, и большинство торговых точек уже закрылось, спрятав витрины за стальными щитами, и люди, которые бродили по тротуарам, были не самыми добропорядочными жителями Города, и среди них вполне могли бы найтись охотники за легкими деньгами. Но никто из них не обращал внимания на тот хлам на колесах, внутри которого мы находились.

— Свою первую машину я угнал, когда мне было двенадцать, — сказал Дарвин.

— Захотелось покататься?

— Захотелось переехать драгдилера, из-за которого у моей знакомой случился передоз забытья, — сказал Дарвин.

— И что случилось? — спросила я и тут же об этом пожалела.

Еще до того, как он начал отвечать.

— Я размозжил его о стену, — сказал Дарвин. — И смотрел, как он умирает в луже крови, пытаясь запихнуть кишки обратно в свой живот. Слышал его предсмертные крики, видел его последний вдох. Видел, как смерть забрала его, как перестало биться его сердце и остекленели его глаза.

— У тебя было тяжелое детство.

— У тех, кто рос на улице, детства не было, — сказал Дарвин.

Понятно, почему он такой мрачный. Он позволил детскому травматическому опыту оказывать влияние на всю его жизнь, и если я не хочу такой же участи собственному ребенку, то надо позаботиться, чтобы он рос не на улице.

Или хотя бы на какой-то другой улице.

Мы въехали в более приличный район, и я опасалась, что здесь наша машина начнет привлекать внимание. Но прежде, чем на нас бросили свой взгляд копы или кто похуже, Дарвин припарковал машину возле многоквартирного жилого комплекса.

— Здесь нет консьержа, и это облегчает нам работу, — сказал Дарвин.

— Но здесь наверняка есть сигнализация.

— Я о ней позабочусь. И о камерах слежения тоже, — что ж, когда дошло до дела, его речь стала куда более сдержанной и менее метафоричной.

Мы поднялись на третий этаж. Дарвин остановился около искомой двери, поводил рядом с ней каким-то прибором, а потом вскрыл замок набором отмычек.

Мы вошли внутрь.

— Идеальное время, — сказал Дарвин. — Если он не зайдет в какой-нибудь бар пропустить стаканчик с коллегой по работе, то будет дома в течение получаса. Здесь мы его и встретим.

Я обошла квартиру. Две комнаты, небольшая кухня, ванная. Типичное жилище холостяка.

Холодильник, забитый коробками с купленной на вынос едой, несколько бутылок пива, контейнер с молоком. В ванной только одно полотенце, одинокая зубная щетка в стакане, на полке только мыло и шампунь. В шкафчике за зеркалом внушительный набор болеутоляющего и снотворного.

Грустное зрелище. Совсем, как у меня дома в те времена, когда у меня еще был дом.

— Люди скучны, — сказал Дарвин. — Жалкие в своей обыденности, в своем маленьком убогом мирке, который они пытаются выстроить внутри своих жилищ. Снаружи они могут строить из себя кого угодно, притворяться успешными адвокатами, блестящими хирургами, доблестными спасателями, хитроумными политиками. Но приходя домой они сливаются в серую безликую массу, тут же утрачивают даже толику иллюзии своей индивидуальности. Посмотри вокруг. Дизайнерский ремонт с «Пинтереста», мебель из «Икеи», купленный на рождественской распродаже телевизор на полстены. Хозяин этой квартиры придет с работы, разогреет купленную в соседней китайской забегаловке еду, возьмет из холодильника бутылку пива и усядется на диван