молчаливо кивнул головой, его глаза остановились на жестких черных волосах Бенито Сантоса, которые вылезли сквозь порванную соломенную шляпу. Его поношенные подвернутые брюки и рубашка цвета хаки влажно липли к его высокому, исхудавшему телу.

- Здесь ты не получишь работы, — дружелюбно сказал он. — Во всяком случае, здесь нет никого, кто мог бы нанять тебя.

- Но кто-то же должен был остаться с лошадьми, — настаивал Бенито Сантос. — Я мог бы помогать ему. Хотя бы пару часов в день.

Часовые переглянулись, а затем, пожав плечами, проказливо улыбнулись.

- Попроси Германа, он отвечает за лошадей, — сказал мужчина помоложе. — Возможно, он поможет тебе.

На миг Бенито Сантосу показалось, что солдаты смеются над ним. Но он чувствовал себя слишком признательным за их заботу о нем. Боясь, что они могут изменить свое решение и прогнать его, он поспешил к холму по прямой мощеной дороге.

Он резко остановился перед генеральским домом, нерешительно рассматривая двухэтажное здание. Оно было ослепительно белым, с длинным балконом на массивных колоннах. Вместо того чтобы окликнуть кого-нибудь, он на цыпочках подкрался к одному из окон нижнего этажа. Оно было открыто, и ветерок ласково шевелил ажурную занавеску. Ему захотелось хотя бы одним глазом посмотреть на то, что было внутри. Он слышал, что роскошную мебель сюда привезли из Европы.

- Что ты здесь делаешь? — громко крикнул кто-то за его спиной.

Вздрогнув, Бенито Сантос едва не выронил бутылку. Он удивленно оглядел жилистого мужчину среднего возраста с белокурыми, тщательно подстриженными волосами. Это, наверное, Герман, которого солдаты советовали повидать, подумал он, заглядывая в беспокойные глаза мужчины. Они были голубые как небо и свирепо сияли под нависшими бровями.

- Дай мне работу, — попросил Бенито Сантос. — Какую угодно работу.

Мужчина подошел поближе к Бенито Сантосу и угрожающе взглянул на него.

- Как ты посмел прийти сюда, пьяница? — презрительно закричал он. — Убирайся прочь, пока я не спустил на тебя собак.

Взгляд Бенито Сантоса дрогнул, веки бесконтрольно трепетали. Он чувствовал себя как нищий. Он не выносил просить о любезности. Он всегда был честным тружеником. Его язык отяжелел.

- Хотя бы на пару часов. — Он протянул свою руку так, чтобы мужчина мог видеть трещины и мозоли на его ладони. — Я хороший работник. Я резчик тростника. Я могу резать траву для лошадей.

- Пошел прочь! — закричал Герман. — Ты пьян.

Бенито Сантос медленно брел по дороге, волоча конец мачете по земле. Путь казался длиннее, чем обычно, протягиваясь вдаль, словно нарочно пытаясь задержать его приход домой. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить. Монотонное жужжание насекомых создавало чувство еще большего одиночества.

Он шел вдоль сухого оврага к своей лачуге. На миг он остановился, глубоко вдыхая вечернюю свежесть и позволяя ласковому ветерку остудить его покрасневшее лицо.

Сутулясь он вошел в хижину. Здесь не было окон, лишь отверстия спереди и сзади, которые он закрывал на ночь кусками картона, подпирая их палками.

Внутри стояла удушливая жара. Его раздражали звуки трущихся о дерево веревок гамака и неровное дыхание Альтаграции. Он знал, что она кипит от гнева. Он обернулся, взглянув на сына, спящего на земле. Его прикрывали испачканные лохмотья, которые едва закрывали маленькую грудь. Бенито Сантос не мог вспомнить, было ли ребенку два года или три.

Алътаграция вылезла из гамака, ее взгляд устремился к пакету в его руках. Она опустилась перед ним на колени и спросила резким, визгливым голосом: — 1 де еда, Бенито?

- Когда я пришел туда, рынок уже закрылся, — пробормотал Бенито Сантос, перейдя от детской кроватки в угол лачуги. Крепко сжимая в руке бумажный пакет, он добавил: — Мне кажется, у нас еще осталось немного бобов н риса.

- Ты прекрасно знаешь, что у нас ничего нет, — сказала Алътаграция, пытаясь схватить пакет. — У тебя хватило времени, чтобы напиться. — Ее лицо с желтоватой обвисшей кожей, покраснело. Ввалившиеся, обычно безжизненные глаза, засверкали в гневе и отчаянии.

Он ясно почувствовал ускоренное биение ее сердца. Ему не было перед ней оправдания. Он ничего не мог объяснить ей.

- Заткнись, женщина, — крикнул он. Он достал бутылку рома и выпил остатки, не переводя дыхания. — Всю ночь я работал, срезая тростник. Я устал. — Он бросил пустую бутылку в отверстие хижины. — Сейчас я хочу немного тишины и покоя. Я не позволю, чтобы женщина кричала на меня. Забери ребенка и убирайся отсюда ко всем чертям.

Алътаграция схватила его за руку, прежде чем он опустился на детскую кроватку.

— Дай мне денег. Я сама куплю еду. Ребенок хочет есть. — Она вывернула его карман. — Где деньги? — повторяла она в смятении, непонимающе разглядывая его. — Ты не получил сегодня заработок? Не мог же ты пропить все деньги, полученные за шесть дней.

— Непристойно ругаясь, она вцепилась ему в волосы и заколотила сжатыми кулаками по его спине и груди.

Он почувствовал себя пьяным, но не от рома, а от бешенства и безнадежности. Проблеск ужаса мелькнул в ее глазах, когда он поднял свой мачете. Ее крик наполнил воздух, затем наступила тишина. Он взглянул на ее распростертую фигуру, на ее спутанную копну волос, намокшую от крови.

Кто-то дергал его за штаны. Маленький сын вцепился в его ногу с такой силой, что ему подумалось страшное. Он никогда не сможет освободиться от его объятий. Одержимый необъяснимым страхом, он попробовал освободить его хватку, но ничего не вышло. Глаза ребенка, направленные на мать, были темны, а глубоко в них бушевало все то же обвинение. Под неумолимым взором ребенка у него застучало в висках. В слепом неистовстве он поднял мачете еще раз.

Никогда в жизни он не чувствовал такого мучительного одиночества. Никогда прежде у него не было такого ясного ума. Словно совсем из другой жизни, более многозначительной — жизни с высокой целью — он вглядывался сейчас в кошмар, которым стало его существование. Он намочил несколько тряпок в стоявшей поблизости канистре с керосином и поджег свою хижину.

Он бежал, сколько мог, затем остановился. Он неподвижно рассматривал опустошенные поля у подножья холма и далекие горы. По утрам у этих гор цвет надежды. За ними море. Он никогда не видел моря. Он только слышал, что оно огромно.

Бенито Сантос подождал, пока горы, холмы и деревья не превратились в тени. Тени, словно воспоминания о его детстве. Он чувствовал, что снова шагает со своей матерью по узким улочкам деревушки среди толпы верующих за какой-то процессией в сумерках, со свечами, мигающими в темноте. «Святая Мария, Матерь Божья, молись за наших грешников, сейчас и в час их смерти. Аминь». Его голос, подхваченный ветром,