ПРЕДИСЛОВИЕ

Труд Флоринды Доннер имеет для меня особое значение. Он, фактически, находится в согласии с моей собственной работой, но в то же время несколько отходит от нее. Флоринда Доннер — мой соратник. Мы оба вовлечены в одно и то же занятие; мы оба принадлежим миру дона Хуана Матуса. Отличие происходит из-за того, что она женщина. В мире дона Хуана мужчины и женщины идут в одном направлении, одним и тем же путем воина, но по противоположным краям дороги. Поэтому взгляды на одни и те же феномены получены с этих двух позиций и разнятся в деталях, но не в целом.

Такая близость к Флоринде Доннер при любых других обстоятельствах могла бы неизбежно породить скорее чувство верности, чем безжалостной проверки. Но по предпосылкам пути воина, которым мы оба следуем, верность выражается только в терминах требования чего-то лучшего для себя. Для нас лучшее означает полную проверку всего того, что мы делаем.

Следуя учению дона Хуана, я предпринял безжалостную проверку работы Флоринды Доннер. И нашел, что для меня здесь имеется три различных уровня, три четкие сферы ее оценки.

Во-первых — это богатые подробности ее описания и повествования. По-моему, эти детали этнографичны. Мелочи повседневной жизни, заурядные для культурного окружения описанных персонажей, представляют собой нечто совершенно нам неизвестное.

Во-вторых — все сделано очень изящно. Я рискну сказать, что этнограф должен быть еще и писателем. Для того чтобы ввести нас в этнографическое описание мира, этнограф должен быть более чем социальным ученым — он должен быть артистом.

Третьим является честность, простота и прямолинейность работы. И здесь я, без сомнения, очень требователен. Флоринда Доннер и я сформированы одними и теми же силами, поэтому ее труд подчинен общей модели устремления к совершенству. Дон Хуан учил, что наш труд должен быть полным отражением наших жизней.

Я не в силах выразить чувство восхищения и уважения воина к Флоринде Доннер, той, кто в одиночестве, имея мизерный шанс, сохранила свое душевное равновесие, осталась верным последователем пути воина и учения дона Хуана.

Флоринда Доннер

Тень Ведьмы

ВСЕМ ТЕМ,

ЧЬИ ИМЕНА НЕ МОГУТ

БЫТЬ НАЗВАНЫ

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

В доиспанские времена штат Миранда в северо-восточной Венесуэле был населен индейскими племенами карибов и кипарикотов. В колониальную эпоху здесь появились две другие расовые и культурные группы: испанские колонизаторы и африканские рабы, которых испанцы принуждали работать на своих плантациях и рудниках.

Потомки этих индейцев, испанцев и африканцев образовали смешанное население, которое в настоящее время живет в мелких деревушках, селениях и городах, разбросанных в прибрежной и материковой зоне.

Некоторые города штата Миранда известны своими травниками и знахарями, многие из которых были спиритами, медиумами и колдунами.

В середине семидесятых я приехала в Миранду. Будучи в то время студенткой-антропологом и интересуясь знахарством, я работала с женщиной-знахаркой. Учитывая ее просьбу оставаться неизвестной, я назову ее Мерседес Перальтой, а город — Курминой.

С разрешения знахарки, так четко и точно, как только могла, я записывала в свой полевой блокнот все, что касалось моих отношений с ней, начиная с момента моего прихода в ее дом. Мной записано несколько историй, рассказанных некоторыми из ее пациентов. Поэтому настоящая работа состоит из частей моего полевого блокнота и рассказов ее пациентов, причем материал подбирала лично Мерседес Перальта. Части, взятые из дневника, написаны от первого лица. Рассказы пациентов приведены в третьем лице. Единственной вольностью в обращении с материалом стало изменение имен и личных дат персонажей рассказов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Все началось для меня с трансцендентального события, события, которое сформировало курс моей жизни. Я встретилась с нагвалем, индейцем из северной Мексики.

Словарь Испанской Королевской Академии определяет термин нагваль, как испанскую адаптацию слова нахуатль, которое означает колдуна или мага на языке аборигенов Мексики.

До сих пор в современной Мексике существуют традиционные истории о нагвале, человеке древних времен, обладающем необычайными силами, способном выполнять действия, которые не поддаются воображению. Однако в настоящее время и в городе, и на селе нагваль считается чистой легендой. Впечатление такое, что они живут лишь в народных сказаниях, в мире фантазии и слухов.

Тем не менее, нагваль, которого я встретила, был реальным. В нем не было ничего иллюзорного. Когда я спросила его о хорошо известной уникальности, которая делала его нагвалем, он предъявил по-видимому простую, и все же совершенно сложную идею, в стиле объяснения того, что он делал, и того, кем он был. Он рассказал мне, что нагвальство начинается с двух несомненных фактов: факта того, что люди являются необычными существами, живущими в необычном мире; и факта того, что ни при каких обстоятельствах ни человек, ни мир не могут считаться доказанными и определенными.

Он сказал, что из этих простых предпосылок вырастает простой вывод: нагвальство срывает одну маску и немедленно надевает другую. Нагвали срывают маску, которая позволяет нам видеть себя и мир, в котором мы живем, как нечто обычное, неприхотливое, предсказуемое и повторяющееся; они надевают вторую маску, которая помогает нам увидеть себя и наше окружение как потрясающие события, которые расцветают только на краткий миг и никогда не будут повторены снова.

После встречи с этим незабываемым нагвалем у меня был момент нерешительности и колебаний, исключительно из-за страха, который я почувствовала при пересмотре подобного впечатляющего примера. Я хотела убежать от нагваля и его предметов поиска, но не смогла сделать это. Немного позже я сделала решительный шаг и присоединилась к нему и его партии.

Но это не рассказ о нагвале, хотя его идеями и влиянием отмечено все, что я делаю. Не мое дело писать или даже упоминать о нем. Есть другие в его группе, кто делает это.

Когда я присоединилась к нему, он устроил мне в Мексике встречу с необычной и поразительной женщиной — возможно, она была самой осведомленной и влиятельной женщиной в его группе. Ее звали Флоринда Матус. Несмотря на ее одежду скучно-однообразного цвета, она имела врожденное изящество высокой и тонкой женщины. Ее немного бледное лицо, худощавое и строгое, было увенчано косой светлых волос и привлекало большими светящимися глазами. Ее хриплый голос и радостный молодой смех успокоили мой необоснованный