ним. Но, кажется, Леон Чирино решил держать меня в своем доме. Он вновь и вновь повторял то, что Фрида Герцог умерла на холме прямо за его домом.

- Я видела, как Мерседес Перальта стала прозрачной, — перебила я его. — Ты это тоже видел?

Он взглянул на меня так, словно не ожидал, что я задам ему вопрос. Но в следующий момент он рассмеялся.

- Она хотела ослепить тебя, — сказал он, наливаясь гордостью. — Она безупречный медиум. — Слегка улыбаясь, он прикрыл утомленные глаза, по-видимому смакуя какое-то бесценное видение. А потом он мягко вытолкал меня на улицу и без слов закрыл за мной дверь.

На секунду я опешила и остановилась у дверей Леона Чирино. Я знала, что потеряла счет времени в течение сеанса, но все же как-то не ожидала, что ночь прошла и что ночью шел дождь. Однако, уже рассвело, а на тротуаре блестели лужи.

Где-то далеко закричал попугай. Я огляделась. Через дорогу, словно тень, под эвкалиптом у цементных ступеней, ведущих на холм, стояла Мерседес Перальта. Я подбежала к ней.

Предвидя мои вопросы, она коснулась моих губ пальцами, затем низко согнулась и подняла небольшую свежесломанную ветвь, лежавшую на земле. Она была мокрой от ночного дождя. Донья Мерседес встряхнула ее; аромат эквалипта, заключенный в сотне капель, обрушился на мою голову.

- Нам лучше уйти, — сказала она, но повела меня не домой, а на холм.

В воздухе стояла запах гниющего картона. Вокруг нас не было ни души. Лачуги на холме выглядели брошенными. От широких ступеней, как от ствола, ветвилось множество тропинок. Мы свернули на одну из них и вскоре остановились перед желтым домиком, покрытым листами рифленой жести.

Передняя дверь открывалась прямо в спальню. Узкая опрятная постель стояла в середине комнаты. На стульях стояли экзотические горшки с лохматыми папоротниками. Под потолком висели бамбуковые клетки с канарейками. На кованых крюках, вбитых в стены, болтались брюки, жакеты и накрахмаленные рубашки.

Из-за ярко расписанной занавески, которую я сперва ошибочно приняла за настенное украшение, вышел мужчина.

- Эфраин Сандоваль! — воскликнула я, горя желанием узнать, что делает здесь человек, в лавке которого я покупаю свои блокноты и карандаши. Я хорошо знала его и его жену-немку, у которой речь и манеры были более венесуэльскими, чем у кого-либо. Вместе с двумя дочерьми они жили на площади над магазином канцелярских и радиотелевизионных товаров, которым он владел.

Ему было сорок, но легкое сложение и тонкие черты лица намного молодили его. Раскосые темные глаза, обрамленные длинными ресницами, ярко сияли. Как всегда, его одежда была безукоризненной, но этим утром он весь пропах дымом сигар.

- Вы были на сеансе? — спросила я его недоверчиво.

Прижав палец к губам, он пригласил нас присесть на кровать.

- Я сейчас вернусь, — пообещал он и исчез за занавеской. Вскоре он вернулся, держа в руках бамбуковый поднос с едой, тарелками и приборами. Он взял свободный табурет, поставил на него поднос и пышными движениями метрдотеля обслужил нас черными бобами, рисом, пизангом, острым шинкованным мясом и кофе.

В нервном ожидании я переводила взгляд с одного блюда на другое, предвкушая обсуждение спиритической встречи.

- Музия скоро лопнет от любопытства, — сообщила донья Мерседес, ее глаза дьявольски сверкнули. — Она хочет знать, почему ты живешь здесь, когда у тебя есть славная квартира над твоим магазином в городе. Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал ей почему.

— Ты этого хочешь? — безразлично спросил Эфраин Сандоваль. Доедая последние бобы, он медленно жевал некоторое время, затем встал, подошел к окну и открыл его. Взглянув на бледное предрассветное небо, он повернулся и осмотрел меня. — Наверное, у тебя есть какая-то причина, чтобы узнать нечто обо мне? — добавил он вопросительным тоном.

- Да, это так, — ответила донья Мерседес. — Поэтому не смущайся, когда она придет в твой магазин мучить тебя твоей историей.

Эфраин Сандоваль робко улыбнулся, наклонив свой табурет, и прислонился к стене. Его взгляд блуждал по комнате. В его глазах было столько глубины, что казалось, будто он забыл о нашем присутствии.

- Но какой смысл рассказывать ей это, — наконец спросил он, не глядя на донью Мерседес. — Это совсем невыразительная история. Скорее, даже банальная.

- В ней есть смысл, — сказала она. — Музия сейчас выслушивает разные истории. Твоя интересна тем, что ты никогда не делал ничего против того, что должно было случиться. Ты просто был здесь, положившись на высший порядок.

- И все же я не вижу, как история Фриды Герцог может помочь музии? — настаивал Эфраин Сандоваль.

- Это уже ее забота, — сухо сказала Мерседес Перальта. Она встала с кровати и поманила меня за собой.

Эфраин Сандоваль, кажется, хотел возразить ей, но вместо этого лишь кивнул головой.

- Как ты уже знаешь, у меня есть большой дом в городе, — сказал он, поворачиваясь ко мне. Он обвел рукой вокруг себя. — И все же я иногда живу здесь. Именно здесь я могу ощутить присутствие Фриды Герцог, той, кто невольно дал мне все, что я имею. — Он подошел к окну, но прежде чем закрыть его, как-то неопределенно взглянул на донью Мерседес: — Ты дашь мне сегодня очищение?

- Конечно, — засмеялась она. — Не думай о музии. Она уже видела, как я делаю это.

Эфраин Сандоваль секунду колебался, затем по-видимому испугавшись, что ему, возможно, не хватит времени, быстро снял пиджак и лег лицом вниз на постель.

Мерседес Перальта вытащила из кармана маленькую бутылочку, белый платок, две свечи и две сигары Она тщательно разложила их на полу у кровати, затем зажгла одну из свечей, раскурила сигару и глубоко затянулась. Слова заклинаний, окутанные дымом, вырывались из ее рта с каждым выдохом. Злая улыбка пробежала по ее лицу; она поднялабелый платок и маленькую бутылочку, наполовину наполненную микстурой из ароматной воды и аммиака. Она обильно смочила платок и сложила его в идеальный квадрат.

- Вдохни! > приказала она и одним быстрым и точным движением поднесла платок к носу Эфраина Сандоваля.

Бессвязно бормоча, он несколько раз изогнулся в тщетной попытке сесть. Слезы покатились по его щекам, его губы в волнении скривились в напрасной мольбе. Донья Мерседес удерживала его на месте совершенно без усилий, просто увеличивая давление своей руки на его нос. Вскоре он отказался от борьбы, сложив руки на груди. Совершенно изнуренный, он лежал тихо и неподвижно.

Донья Мерседес зажгла вторую сигару. Шепча тихо молитву, она попросила дух Ганса Герцога защитить Эфраина Сандоваля. Последние несколько затяжек дыма она вдула в свои сложенные чашечкой руки, а затем провела пальцами по его лицу, сложенным рукам и ногам.

Услышав