Когда полицейские пришли к Дарье, чтобы задать пару вопросов, она не повела и бровью. «Я не приказывала крестьянам Иванову и Леонтьеву поджечь дом мадемуазель Панютиной, равно как не приказывала никому другому их избить», – холодно заявила она. Салтыкова утверждала, что в заявленное время вообще болела и находилась в московском имении в компании священника. Иными словами, была правильной, набожной женщиной, которой и в голову бы не пришло никому мстить, как бы сильно ее ни предали.

Очевидно, Дарью и впрямь несколько расстроило поведение капитана. Однако разбитое сердце не могло превратить ее в жестокую серийную убийцу. Она начала убивать крепостных задолго до этих событий. Просто это очень удобное объяснение. Словно для того, чтобы решиться на подобные преступления, сперва должно произойти событие, из-за которого она обезумела бы.

Собственно, именно безумием часто и объясняют поведение Дарьи.

Узнав о ее преступлениях, жители Москвы решили, что она сумасшедшая.

И до сих пор люди гадают, так ли это. (Наверняка каждого серийного убийцу в истории в тот или иной момент обвиняли в сумасшествии. Иначе как объяснить осознанные, бесчеловечные и многократные проявления насилия?) Дарья же создает впечатление не безумной, а до ужаса последовательной и рассудительной женщины. История с капитаном демонстрирует пугающюю изобретательность, способность к планированию и рациональность: она приобрела необходимые материалы, смогла пересмотреть первоначальный план и без малейших колебаний заявила о собственной невиновности. Если служанка плохо убирала дом, она заслуживала смерти. Если конюх жаловался властям, он заслуживал смерти. Крепостные были ее собственностью, и она вправе давать оценку их работе. Салтыковой это казалось совершенно логичным.

Как бы то ни было, безумие и логика всегда шли рука об руку. Писатель Гилберт Кит Честертон однажды упомянул «исчерпывающую логику теории сумасшедшего»[17]. Он сказал, что сумасшедшему «не мешают ни чувство юмора, ни милосердие»[18]. Дарье вот точно не мешало милосердие, впрочем, как и что бы то ни было другое. Если ей вдруг приходило в голову подорвать бывшего, она не желала слышать, что это «сумасшествие». Женщины лишь хотела знать, что нагие тела предавшего ее возлюбленного и подлой соперницы скворчат в огне, как свиньи на вертеле. Если она приказывала слугам что-то сделать, то ожидала, что приказы выполнят без лишних вопросов. Господь Всемогущий! Ее совсем, что ли, никто не слушает?

Побег мужей

Не было ни одного человека, кто знал бы больше о созданном Дарьей царстве террора, чем ее кучер Ермолай Ильин. Он был женат трижды. Каждая из жен была трудолюбива. Каждая имела несчастье оказаться на службе у Дарьи. У них были красивые имена: Катерина, Феодосия, Аксинья. Дарья безжалостно вырезала всех.

Салтыкова знала, что из-за убийства жен Ильин люто ее ненавидит, но предупредила кучера: если попытается донести, она своими руками забьет его до смерти. Ильин достаточно хорошо ее знал и понимал: это не пустые угрозы. Но есть предел той жестокости, которую способна выдержать человеческая психика. Наконец он, отчаявшийся и безрассудный, решил отдаться на милость системы, которой было все равно, жив крепостной или мертв.

В апреле 1762 года кучер и еще один мужчина, Савелий Мартынов, приехали в Петербург, чтобы заявить о преступлениях Дарьи. Они подготовили письмо с почти немыслимыми обвинениями. В нем утверждалось, что за последние шесть лет Дарья убила более ста человек. Двое мужчин были убеждены: если письмо попадет в руки новой императрицы, Екатерины, та сможет что-то предпринять.

Предприятие было практически самоубийственным, но план сработал. История была столь возмутительна, что тут же привлекла внимание петербургских властей, которые, в свою очередь, направили письмо в Юстиц-коллегию, сопроводив просьбой начать расследование и узнать как можно больше о жизни Дарьи Николаевны Салтыковой – дворянки, матери, вдовы прекрасного человека и уважаемой прихожанки.

Я ничего не знаю. Я ничего не сделала

Если уж Дарью приводили в ярость грязные полы и бывшие любовники, можно представить ее гнев, когда она узнала, что двое крепостных смогли настроить власти против нее. Только теперь она не могла воплотить угрозы в жизнь и забить мерзавцев до смерти, поскольку к ней оказалось приковано внимание самой императрицы, и жизнь Дарьи должна была измениться навсегда.

В каком-то смысле вся история всплыла весьма удачно для императрицы. Вот в чем дело. Екатерина пыталась показать всему миру, что в России наступила новая эра, гуманная и просвещенная, и дворянское происхождение больше не могло служить оправданием для беспредела. Нужен был живой пример, чтобы продемонстрировать: перед законом все равны.

Ну… почти. В действительности Екатерина находилась под сильным давлением. Необходимо разобраться максимально дипломатично. Поскольку Дарья происходила из престижного рода, другие аристократы были весьма заинтересованы в благоприятном развитии этой… скажем так, досадной ситуации. Они надеялись, что Екатерина не создаст нежелательных прецедентов. (Наверняка у них руки тоже были в крови, им были хорошо знакомы избиения крепостных до смерти, взятки и поспешные похороны.)

Однако обвинения, выдвинутые Дарье, оказались слишком серьезными. Екатерина не могла просто замять это дело в угоду благородным московским династиям. К этому времени Салтыковой в вину вменяли уже 138 смертей. Как ни крути, Юстиц-коллегия столкнулась с одной из самых страшных серийных убийц в истории – как мужчин, так и женщин.

В связи с личной заинтересованностью императрицы расследование носило невероятно методичный характер. Это вам не одиозный процесс над Эржебет Батори: следователи опросили сотни свидетелей как в Москве, так и в Троицком, тщательно и многократно проверяя каждое выдвинутое помещице обвинение. Свидетели были как на заказ: они знали многое и были максимально точны в показаниях. Помнили имена погибших крестьян и даты смерти и дополняли истории друг друга. Если возникала хотя бы тень сомнений в отношении какого-либо свидетеля (из-за противоречивых показаний, вопрос на тему искренности или невозможности доказать какие-то факты), Юстиц-коллегия выносила решение по этому конкретному делу в пользу Дарьи. Несколько дел закрыли за отсутствием доказательств.

Комментарий самой Дарьи по поводу всех 138 смертей был очаровательно кратким – она снова и снова повторяла: «Я ничего не знаю. Я ничего не сделала».

Несмотря на это коллегия все же признала ее виновной в тридцати восьми убийствах и подозреваемой еще в двадцати шести случаях. Тем не менее отказ признаться в преступлениях немало встревожил Екатерину. Это заметно по одному лишь количеству писем, которые императрица написала по данному поводу. Екатерина принципиально была против пыток. Вошли в историю ее слова: «Любые телесные истязания – это варварство».