И все-таки она хотела, чтобы Дарья хоть в чем-нибудь призналась. В какой-то момент она написала в коллегию: «Объясните Салтыковой, что у вас достаточно доказательств и, если она не сознается в причастности к преступлениям, придется официально прибегнуть к пыткам. Так что пришлите ей священника, и пусть он месяц увещевает. А если так и не покается, готовьте к пыткам».

Екатерина не собиралась на самом деле пытать Дарью, она надеялась, что сама вероятность этого напугает помещицу и заставит во всем признаться. «Покажите ей пыточную, – писала императрица, – чтобы она знала, что ее ждет. Дайте последний шанс на признание и покаяние». В то же самое время она судорожно напоминала властям, что, вне зависимости от того, признается Дарья или нет, никто ее и пальцем не тронет.

Создание прецедента с пытками или казнями представителей аристократии было слишком рискованным делом и грозило императрице утратой расположения. «Делайте все, чтобы избежать ненужного кровопролития, – писала она. – И должным образом допросите всех причастных к преступлениям, соберите и зафиксируйте всю возможную информацию. После доложите обо всем мне».

Дарья так ни в чем и не призналась.

Совершенно богоотступная душа

«Указ нашему Сенату, – гласил приговор, подписанный Екатериной 2 октября 1768 года. – Рассмотрев поданный нам от Сената доклад об уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и такого великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола, одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она, особливо пред многими другими убийцами в свете, имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую».

В указе было обозначено наказание. Сначала Дарью должны были отвести на эшафот на центральной площади Москвы, где зачитают приговор Юстиц-коллегии. Ее лишат дворянского звания и запретят именоваться родом отца и мужа, таким образом стирая ее принадлежность к социуму и навсегда разрывая родственные связи. После этого ей предстоит до конца жизни коротать дни в подземной тюрьме.

За годы следствия Дарья приобрела скандальную известность. По Москве ходили дикие слухи о том, будто она практиковала каннибализм, люди жаждали увидеть грозную преступницу воочию. Екатерина всячески раздувала всеобщую истерию. Она разослала приглашения во все дворянские дома, требуя прийти и посмотреть на уготовленное Дарье наказание. Помимо прочего, это была завуалированная угроза: императрица таким образом предупреждала дворян, что у злоупотребления властью есть реальные последствия. В конце концов, наступала эпоха Просвещения. Им больше не могло все сходить с рук.

18 октября было воскресенье, и в Москве выпал первый снег, однако это никого не остановило. Толпы людей пришли на Красную площадь поглазеть на «бесчеловечную вдову». В полдень Дарью вывели из камеры и привязали к столбу на эшафоте. На шее висела табличка: «Мучительница и душегубица». Пока зачитывали приговор, от нее ни на шаг не отходил охранник. По слухам, один потрясенный зритель сообщил, что глаза у Дарьи были «не от мира сего». Час спустя женщину увели в кандалах.

Приговор не был особенно кровожадным, только отбывать наказание было суждено долго и в ужасном одиночестве.

Женщину поместили в подземную тюремную камеру, названную покаянной, куда допускались только монахиня и смотритель. Света совсем не было, и только во время приема пищи разрешалось зажигать свечу. Так она и просидела в полной темноте одиннадцать лет. Помимо обедов было лишь одно занятие: каждое воскресенье ее отводили к небольшому окошку храма послушать литургию.

О чем она думала, каждое воскресенье слушая молитву проповедника: «Господи Боже, приведший все из ничего в бытие и сотворивший человека по образу и подобию Своему. Благослови нас и Твои дары, коими Ты одарил род людской»? Испытывала ли хоть что-нибудь к людям, созданным «по образу и подобию Божиему», чьи судьбы поломала? Когда в литургии пелось о грехе и зле, об очищении от грехов, думала ли она о себе? Или просто стояла в темноте, мыслями далеко, с расширенными от постоянного мрака зрачками?

Ужасная Дарья. Она настолько впитала крепостнический порядок, что, возможно, искренне считала себя в глазах Господа благодетельной, расправляясь с чудовищными, презренными, второсортными душами. Весь ее мир кричал о превосходстве: она слушала выступления крепостных оркестров, вздыхала на балетах крепостного театра и видела, как крепостных наказывают даже за попытку осудить хозяина. Даже любимая церковь, судя по всему, не считала, что с крепостным правом что-то не так. Трактат об обязанностях пастыря от 1776 года «фактически игнорировал существование крепостничества».

Историк Ричард Пайпс, говоря о русской церкви, обрисовал проблему еще более наглядно: «Ни одна ветвь христианства не относилась с таким равнодушием к проявлениям социальной и политической несправедливости»[19]. Молчание духовенства говорило само за себя: крепостные для нас ничего не значат, ничего не значат для Господа. Они ничто.

Так что Дарья просто развила установки до логического предела. Если крепостные ничего из себя не представляют, если они низшая форма жизни, если это она имеет ценность (а еще поддержку со стороны закона и любовь церкви), выходит, можно делать с ними, что пожелает. Ей казалось, будто она имеет полное право на их труд, их кровь и, возможно, даже их души.

Но, конечно, она не убила всех. Она не была богиней.

Пока она чахла под землей, пережившие ее гнев крестьяне прозвали ее Салтычихой.

Это прозвище стало своего рода маленьким социолингвистическим бунтом. Аристократы никогда бы не стали называть друг друга такими пренебрежительными словами, поэтому само существование прозвища указывает на то, что оно дано крепостными. Салтычиха – подходящее имя для простой деревенской женщины, грубоватой и неотесанной. Дарья пришла бы в ужас, узнав, во что превратили ее благородное имя. Тот факт, что прозвище прижилось (а столетие спустя даже появилось во введении к роману «Война и мир»), можно считать маленькой победой душ.

В 1779 году Дарью перевели в каменную келью с небольшим зарешеченным окном. Ходили слухи, будто она родила ребенка от караульного солдата, хотя к тому времени ей уже было под пятьдесят. Москва про нее не забыла. Ее звали «уродом рода человеческого», «совершенно богоотступной душой», а особенно любопытные дети пытались заглянуть в окошко и хотя бы мельком увидеть гнусную Салтычиху. Когда они это делали, та рычала и плевалась в них, тем самым подтверждая слухи о зверской жестокости и лишний раз доказывая: женщина до сих пор не раскаялась в преступлениях. Насколько нам известно, раскаяния не последовало и после.

В общей сложности Дарья