– Вы не сняли с нее одежду, – отмечает Ирен.

– Раны и так очевидны. Горло перерезано, грудь исполосована.

– Мы хотели бы остаться с ней наедине.

Лицо чиновника морщится от недоумения и отвращения. Зачем женщинам возиться с покойницей?

– Чтобы помолиться, – объясняет Ирен, на секунду приняв благочестивый и непреклонный вид монашки.

Этого оказывается достаточно.

С поклонами полицейский покидает сарай, оставляя нас одних с мерцающей лампой и пустой телесной оболочкой, по которой в неверном свете блуждают обманчивые проблески жизни.

– Я молюсь, – сообщает Ирен, глядя на меня, – что мы не найдем того, чего ожидаем.

Я не в силах пошевельнуться. Мне понятно, что именно она хочет узнать. Я жажду узнать то же самое не меньше ее. Но, хоть убей, не могу этого сделать: поднять трепещущую, будто живую, юбку трупа, взглянуть, подобно похотливому мужчине, на ее половые органы, надругаться над ее смертью, как уже надругались над ее жизнью.

Ирен с каменным лицом отодвигает ткань, словно занавеску.

Всего два неглубоких пореза в виде буквы «Х». Я отворачиваюсь, закрываю рот рукой и подавляю нарастающую тошноту. Приходится ли сейчас Шерлоку Холмсу проводить столь же омерзительные осмотры в Лондоне? Или от него преследование требует лишь хладнокровия и интеллектуальной работы?

– Волки, – выдает Ирен. – Пещеры.

– Это Потрошитель?

– Ему сейчас некогда. Некогда… наслаждаться. Нет времени для псевдохирургии. Лишь вспороть, разорвать и двигаться дальше. Возможно, потому что мы гонимся за ним.

– Ты так считаешь? Мы за это ответственны?

– Нет. – Она проводит пальцем по брови, словно смахивая только ей видимую паутину. – Он бы продолжал свои деяния и без нас. Над нами, если бы мог. Он никого не различает. Но для кого-то разница существует.

– Что ты имеешь в виду?

– Кто-то хочет, чтобы мы шли по следу Потрошителя. По его следу.

– Чтобы мы его поймали?

– Или чтобы он поймал нас.

– Нас? Меня? Они знают обо мне?

– Ты же всемирно известная Нелли Блай.

– Не настолько известная. Пока что. Почему им не нужен Шерлок Холмс?

– Я не говорю, что он им не нужен, но доктор Джон Уотсон, насколько я знаю, никуда не пропадал.

– Кто такой доктор Джон Уотсон?

– Нелл Шерлока Холмса.

– У этого человека есть друг?

– Ты удивлена? – усмехается Ирен.

– Он показался мне абсолютно независимым человеком, но… когда он покинул наш номер, после того как… – Я замираю в несвойственной мне нерешительности.

– После чего?

– После того как предпринял попытку убедить тебя, что ты в силах примириться с потерей Нелл.

– Он пытался это сделать? – Ее тон мечтателен, будто она витает далеко отсюда.

– Убедить тебя? Да! Но ты не слышала.

– Я тогда ничего не слышала. Даже Шерлока Холмса. Это было… мудро с его стороны. Жаль, что… я пропустила его доводы.

– Ты многое пропустила в те часы. Будто совсем пропала, как Нелл.

Она встряхивает головой, сбрасывая с себя отчаяние, даже память о нем, подобно змее, избавляющейся от мертвой кожи:

– Мы все пропадем, если не выследим и не остановим этого преступника. Нынче он торопится. Он привык, что на него не обращают внимания, не замечают его, не придают ему значения. Не то теперь. Он убивает на ходу, как волк… Куда он бежит? Туда, где сможет вернуться к своим обычным занятиям.

– Ты говоришь так, будто это… вид искусства.

– Так и есть. Я уверена в этом. Его поступки не столь бездумны, как кажутся.

– Но иначе не может быть. Какой разум способен замышлять подобные зверства и остаться здоровым?

– Ты не усвоила урока Крафт-Эбинга? Эти кровопийцы совершенно здоровы до тех пор, пока убивают. Они как доктор Джекил и мистер Хайд. С одной стороны – рациональное, организованное сознание. с другой – неистовые, разрушительные эмоции.

Она поворачивает меня лицом к огню, и я вижу, как свет играет на ее живых чертах, точно так же как только что плясал на лице мертвой девушки.

– Разве ты не понимаешь? Возьмем, к примеру, невероятный рационализм Холмса. Неужели ты не чувствуешь того безумства, которое скрывается под ним? Чем в большей степени человеком правит разум, тем сильнее разрослось внутреннее безумие. Все мы таковы. И все мы настолько же близки к краю. Посмотри, как ты гневаешься на своего жестокого отчима Джека Форда. Ты давала показания против него в суде, будучи ребенком. Зачем ты проникаешь в сумасшедшие дома и бордели, если не для того, чтобы обличить других Джеков Фордов? Посмотри на ярость Джека Форда. Ты жила с сумасшедшим, Элизабет Джейн Кокрейн. Ты создала Нелли Блай, чтобы поймать его. Ты сейчас со мной, чтобы найти его другое воплощение. Не говори мне, что я поступаю не как истинная женщина, защищая свое, сражаясь с мраком, который уничтожает мне подобных. Ты – это я, а я – ты. Но каждая из нас может превратиться в Джека Форда или Джека-потрошителя, если позволит себе подобное.

– Нет. Я никогда не соглашусь с этим.

– Тогда тебе никогда не поймать Джека-потрошителя, сколько бы ты ни мечтала о заголовках на первой полосе!

– Дело не только в заголовках! – горячо возражаю я.

– Докажи. Отправляйся со мной, даже если считаешь эту охоту бесполезной.

– Я… так не считаю.

Ирен смотрит на меня. Я опускаю взгляд.

– Пойдем со мной, – зовет она мягко, словно сирена, насмехаясь над моим сопротивлением и в то же время жаждой следовать за ней. Мелькает мысль: не это ли испытывает Джек-потрошитель? Сопротивление и жажду. И почему?

– Ты пожалеешь об этом, но все-таки поймаешь Джека Форда.

– Он мертв, – пытаюсь я возразить.

Она лишь качает головой.

Из дневника

На вокзале Ирен сверилась с расписанием.

Или только сделала вид.

Она подошла к продавцу билетов, внушительному мужчине лет шестидесяти; его лицо обрамляли столь же внушительные старомодные бакенбарды. К счастью, он немного говорил по-английски, так что я понимала их разговор, который скоро превратился в обычный для Ирен допрос.

– Нам нужны билеты до Франкфурта, – начала она, – но…