— Любовь Виссарионовна! Присаживайтесь. Сюда. Или сюда. Да где вам будет удобней! Что у вас случилось?

— Натаниэль Николаевич, горе, страшное горе у меня.

— Какое же горе, право. Вы прекрасно выглядите!

— Да что я, кому нужна в этой жизни старуха?

— Ну, какая же вы старуха!

— Ах, оставьте Горли, сейчас не до любезностей. Сыночек мой, Викентий, Викочка… — И она вновь начала плакать, прижав платок к и так уже припухшему носу.

— Наш Виконт? Но что же с ним случилось?

— Он задержан и арестован.

— Кем?

— Одесской полицией!

— А наш частный пристав, Афанасий Дрымов, знает?

— Да не просто знает. Он-то как раз и задерживал.

Горлис удивленно поднял брови. Однако: Виконта Викочку задержал не кто-нибудь, а сам Дрымов. Нет, ну он, конечно, тоже не ангел. И часто использует такой способ давления как помещение в «холодную» без достаточных на то оснований, а то и вообще безо всяких. Но только не в этом случае. Ведь Афанасий хорошо знает семью Ранцовых. Во-первых, ему известно, что Любовь Виссарионовна — один из свидетелей в домашнем завещании Абросимова. Во-вторых, он сам недавно просил Горлиса похлопатать о принятии Потапки, тьфу ты, то есть Прошки (и без «тьфу ты») в Ришельевский лицей, а также выспросить условия устройства Тины в Девичье училище. Дрымов знает также, что Ранцова — уважаемая преподавательница, он бы не стал ссориться без повода с педагогическим сообществом. Ну а третье — и самое главное, — Ранцовы имеют личное дворянство. Их же нельзя хватать просто так. Пристав I части города Одессы должен был иметь серьезные основания для такой меры.

А гостья тем временем разревелась по-настоящему. Натан быстро вышел из кабинета, направился в кухню. Налил в один стакан чистой воды, бросил туда полкруга лимона, как часто делали те, кто с трудом привыкал к солоноватому вкусу одесских фонтанов[52]. В другой — легкого белого вина. Не понес это в руках, а поставил на поднос, ибо к 29 годам хорошо знал, как успокаивающе действуют на женщин подобные мелкие детали бытия. Хотел уж идти. Но, подумав, еще положил меж стаканами красиво сложенную салфетку, заготовленную впрок помощницей по кухне.

Его ожидания оправдались. Увидев такой натюрморт, Ранцова быстрей успокоилась, перестала всхлипывать. Сделала большой глоток вина и тут же, боясь захмелеть, такой же — воды. А за стеной заиграло Piccolo Piano[53], это Фина решила поупражняться в нескольких партиях россиниевской «Золушки», восстанавливаемой после недолгого перерыва. Это музицирование, по-домашнему уютное, также благоприятно подействовало на состояние гостьи.

— Так что случилось, Любовь Виссарионовна? Что вы знаете о причинах задержания вашего… да нет, если позволите, скажу — нашего замечательного Виконта Викочки. Я могу смело назвать его одним из лучших учеников нашего Лицея.

— Дорогой Горли, не знаю, почти ничего не знаю. Известно только, что это как-то связано с модисткой, проживавшей в вашем доме.

— Вот как?

Натан припомнил, как Ранцова говорила о том, что хочет подарить сыну набор модных шейных платков. Видимо, он заказывал их у Иветы. А значит, был знаком с нею. Сие, само по себе, ничего бы не должно значить. Но юноши в этом возрасте бывают столь влюбчивы и романтичны. А мадемуазель Скавроне — девушка необыкновенная. Так что, ежели наш Викочка воспылал к ней чувствами, то это можно понять. Но в чем его вина?

— Поверьте, Горли, я не знаю, я вообразить не могу, в чем его вина.

Надо же, оказывается последний вопрос Натан задал не мысленно, а вслух.

— Госпожа Ранцова, но неужели полиция, Дрымов не предоставили вам совсем никаких объяснений?

— Никаких. Сказали только, что Викентий Ранцов — взрослый человек, к тому же дворянин, могущий сам отвечать за свои поступки. Но он не хочет давать полиции никаких показаний, говоря, что ему не позволяет мужская и дворянская честь… Натаниэль Николаевич, вы же знаете Дрымова лично. Умоляю вас, поезжайте к нему, убедите его. Они должны, они обязаны выпустить моего сына. Ну, посудите сами, не может же он остаться на ночь в ужасной тюремной камере, среди убийц, насильников, клопов и вшей. Или это специально делается, чтобы вырвать из Вики некие признания?

— Ах, что вы такое говорите, Любовь Виссарионовна! Ну, сами подумайте: мыслимое ли дело, чтобы русская полиция занималась столь неблаговидными вещами?!

Натан постарался, чтобы эти не аксиоматические слова звучали поубедительней. И кажется, получилось. Ранцова не стала вновь плакать, к чему была близка. Горлис же думал, как ему сейчас поступать. Можно не сомневаться, что в сложившейся ситуации действия Дрымова имеют прочное обоснование. Поэтому ехать к нему сейчас, вечером, отрывая от семьи — жены, детей, смысла не имело. Афансий всё равно ничего предпринимать не станет, а того гляди, еще и обозлиться. Лучше прибыть завтра утром, перед библиотечной работой. В имеющихся обстоятельствах частный пристав наверняка ждёт визита и будет готов к расспросам.

Вот только как объяснить это всё Ранцовой, как ее утешить, чтобы она отдохнула, выспалась и не воспринимала ситуацию в исключительно трагических тонах.

— Любовь Виссарионовна, я действительно немного знаю Афанасия Сосипатровича. И уверен, что ехать к нему сейчас бессмысленно. А то и во вред — это способно только обозлить его. Но я обещаю, что завтра же с утра буду у него в кабинете. Тогда поговорю обо всем и узнаю, чем могу вам помочь.

— Да, благодарю вас! Но Вики… Что ж, Вики проведет эту ночь в тюрьме?

— Увы… Но завтра же я всё выясню. Это ненадолго, уверяю вас. Я уверен… Я почти уверен в этом!

— Знаете, Натаниэль Николаевич, вот если бы вы… вот если бы вас… Представляете ли вы, что такое — ночевать в тюрьме, среди нечистот и миазмов?

— Представляю, Любовь Виссарионовна, очень хорошо представляю. Я был в одесской тюрьме.

— Долго?

— Долго! Чуть менее недели.

— Да? — недоверчиво воззрилась гостья.

— Да. Там тоже жизнь. К тому же Викентий Сергеевич, в соответствии со своим дворянским званием, будет помещен в нехудшую камеру… Я понимаю всю вашу боль, но иного выхода нет, нужно ждать завтрашнего дня.

* * *

Утром Горлис приехал в съезжий дом практически одновременно с Дрымовым. Тот и вправду не удивился, приняв сей приход как должное.

— Афанасий Сосипатрович, что ж такое деется? Лучших моих воспитанников, будущее российской науки, полиция арестовывает да в тюрьме держит.

— Так и знал, что маменька моего подопечного уже нажаловалась. Но спасибо тебе, хоть вчера вечером ко мне не приехал.