— Да уж хотелось! Это ж дело в некоторой степени — наше общее. Ивета Скавроне умерла в моем доме. Мы с тобой вместе дознание начинали, и я не меньше твоего заинтересован в том, чтобы скорей всё прояснить.

— Оно, конечно, так, но… Видишь ли, господин Горлиж, тут обстоятельства меняются, обновляются.

— И что ж случилось?

— Да так, несколько условий совпало. Наш возлюбленный монарх очень, я бы сказал, чтит свою матушку, вдовствующую императрицу Марию Федоровну…

— Но как сие соотносится с арестом студента Ранцова по прозвищу Виконт Викочка?

— А ты, Горлиж, не пыли раньше времени, не пыли. Так вышло, что супруга царя, Александра Федоровна, узнала о смерти и, возможно, убийстве Иветы Скавроне, воспитанницы санкт-петербургского дома из Ведомства учреждений императрицы Марии. И что это означает, ты понимаешь?

— Петербургское благотворительное учреждение… То есть и Мария Федоровна, и Александра Федоровна наверняка туда захаживали в христианские праздники. А Ивета с ее внешностью, притягивающей взгляд, с ее необычным для России именем могла им запомниться.

— Вот именно так всё! Посему мне по инстанции спущен приказ — взять дело под особый контроль. Понимаешь, под особый!

— Так что ж теперь хватать кого ни попадя?

— Неужто ты думаешь, что я стал бы просто так арестовывать с помещением в «холодную» человека дворянского происхождения?

— Не думаю, — честно признался Горлис.

— Вот то-то. Дело серьезное. Пистолет «Жевело» помнишь?

— Как же не помнить. Лежал рядом с мертвой Иветой.

— Мои подчиненные долго с ним ходили. Сперва, ясное дело, по моей, первой части города. — Тут, любезный читатель, надо было слышать, с каким удовольствием Дрымов произносит сии слова «моей первой части города». — Ничего! Никто не признал. Потом по второй части — тоже пусто. И вот дошли до третьей части. Греческого, стало быть, форштата. И там, в лютеранской слободе…

— На какой улице?

— На Колонистской.

— Это то же, что и Немецкая?

— Да, ее еще и Немецкой улицей кличут. Так вот там в одной лавке это самое «Жевело» признали. Именно эту модель — она, оказывается, редкая. В Одессе мало таких было. И не просто признали, а точно сказали, кому ее продали. Студенту Ранцову!

— Откуда ж они его знали?

— Он к ним и раньше захаживал. Покупал другие металлические изделия тонкого производства. Медицинские, что ли…

— Да, всё верно — Ранцов учится на отделении врачебных наук.

— Вот видишь. А ты — пылить…

— Но нужно ли было его задерживать, в тюрьму помещать? Опросили бы — и всё.

— Так и я того хотел! Но Викентий Ранцов отвечать отказался, ссылаясь на дворянский кодекс чести…

Далее Дрымов еще что-то произнес — едва слышно, но, кажется, слова эти были такими: «…будто его после “дела 14 декабря” не отменили».

— Хорошо, Афанасий, я всё понял. Давай так: я сейчас еду поработать в библиотеку генерал-губернаторскую, — последние два слова на Дрымова всегда прекрасно действовали, сейчас тоже — он чуть ли не в струнку выпрямлялся. — А к вечеру вернусь. Ты уж будь любезен дождись меня. Да съездим к Ранцову. Может быть, я его разговорить сумею.

— Отчего ж… Мысль хорошая. Ты ж его, можно сказать, наставником был. Вдруг и сумеешь. Я и сам хотел просить о том же.

* * *

В этот день Натан постарался побыстрей отработать да поярче обозначить свое присутствие у Воронцовых, чтобы иметь возможность пораньше сбежать в съезжий дом. Дрымов был благодарен, что Горлис не заставил его долго ждать. Взяв дрожки, поехал с Натаном в недавно построенный тюремный замок. По дороге Афанасий шутил — грубовато, по-свойски: «Ну что, Горлиж, чай, соскучился по моим съемным комнатам». — «О, еще как! Тем более вы новоселье справили, — отвечал Натан. — Да вот беда, забыл Фину предупредить, что могу дома не ночевать. Она ж бывает ревнива. Так что уж извини. Как-нибудь в следующий раз».

Когда выехали на Тюремную площадь, Натан невольно залюбовался замком. Всё же Боффо — хороший архитектор…

Дворянину Ранцову действительно было оказано уважение — он находился в отдельной камере. Полицейские впустили в нее Горлиса и ушли, позвякивая ключами (любимый музыкальный инструмент тюремщиков).

Виконт Викочка стоял под высоко расположенным тюремным окном и читал толстый учебник по медицине, один из тех, что был удачно прихвачен на каникулы. Увидев своего недавнего наставника, он отложил книгу и поприветствовал его со сдержанной доброжелательностью:

— Здравствуйте, Натаниэль Николаевич.

— Добрый вечер, Викентий.

— А что, уж вечереет?

— Да.

— Тут и не разглядишь, — постарался улыбнуться Ранцов.

Натан не мог не отметить, как повзрослел его ученик за это время. Пожалуй, прежнее шутливое прозвище — Виконт Викочка — ему уже не очень шло. Теперь Вики в самый раз. Оба присели, Ранцов — на кровать с жестким матрасом, Горлис — на табурет, прикрученный к полу у стола. Пауза затягивалась. Первым нарушил молчание «хозяин камеры».

— Натаниэль Николаевич, я испытываю к вам искреннее уважение. Хотел бы надеться, что оно в какой-то степени ответное. Я понимаю, зачем вы пришли — думаете помочь мне, уговорив меня на некий рассказ по поводу произошедших событий. Но, поверьте, я в помощи не нуждаюсь. Ни в вашей, ни в чьей-то еще. И потому ничего говорить не стану.

Речь Вики была спокойна, продуманна, без капли истеричности, какой можно было ожидать от столь юного создания, оранжерейного, прямо скажем, воспитания, оказавшегося в тюрьме. Так что все прежние мысленные заготовки Горлис отправил в мусорную корзинку. И постарался говорить столь же строго, логично:

— Благодарю вас за добрые слова, Вики… Вы позволите называть вас так? — Юноша кивнул головой. — Я ни в коем случае не собираюсь предлагать вам нечто бесчестное.

— Так, может, на этом разговор и закончим?

— Погодите. Позвольте всё же изложить мои резоны… Как вы знаете, Ивета Скавроне…

— Повторяю, я не хочу говорить об этом!

— Сия девушка, Вики, жила в моих съемных комнатах. Ее гибель — пятно на моей репутации! Не говоря уж о том, что это и просто большое горе. Я относился к ней, словно к младшей сестре или племяннице. И я искренне хочу найти виновных в ее гибели…

Далее Горлис начал рассказывать детали осмотра в мансардной комнате, останавливаясь на разных частностях, исключая физиологические, кровавые. Вики слушал его, впитывая каждую подробность. На лице его отражалось величайшее смятение. Никаких сомнений — юноша был влюблен в Ивету. Закончив рассказ, Натан подвел итог:

— Видите, я рассказал вам всё, что знал. И в этом, в общем-то, также нарушил некоторые инструкции. Но надеюсь теперь исключительно на вашу порядочность. Что вы никому сие не перескажете.