– Ты никогда ничего мне не приносила, – продолжила криво ухмыляться сестра. – Даже стакана воды не предлагала в жаркие летние дни.

– Надеялась на то, что однажды ты начнёшь работать на стакан воды, а не на сто грамм дешёвого вина, – холодно ответила я.

– Я не на-ча-ла, – ухмыльнулась Миша. – А ты, по-видимому, оставила свои надежды… Давно пора было поставить на мне крест.

– Я его на тебе и поставила. Когда ты предала нас, перестав бороться.

– Предала тебя, Таша, – раздвинув пальцы правой руки веером и указывая ими на меня, обкуренным голосом произнесло моё искажнное отражение. – Ты хотела сказать, что я предала тебя. Какое дело до семьи? Главное – это ты. Не правда ли, сестра? Ты ведь ещё бóльшая эгоистка, чем я.

– Мы с тобой равны в этом плане, – сдвинув брови, отозвалась я, и мы замолчали. Спустя несколько секунд глухого молчания, я, вдыхая горечь дыма от дешёвой травки, начала говорить о том, ради чего пришла. – Я выбыла, поэтому в Токио должна была выехать от Великобритании именно ты. В тот год ты была следующей после меня, а не я была следующей после тебя… Тебя уговаривали, но ты отказалась. Миша, ты отказалась от международных соревнований. Тебя ведь уговаривали, я знаю…

– Я отдала место той пустышке, Беверли Фрейзер, – утвердительно кивнула головой Миша.

– Ты могла поехать на конкурс и выиграла бы его. Ты была опытной, двумя годами ранее взяла бронзу в Анкаре… Ты могла стать выдающейся скрипачкой, лучшей в Британии, одной из лучших во всём мире. Мы об этом мечтали. Ты об этом мечтала. И ты могла это взять. Ты могла поехать на этот грёбаный конкурс, но не поехала, – от злости сжав кулаки в карманах куртки, прищурилась я.

– Я знаю, что ты слышала мою вчерашнюю игру, – с ответным прищуром посмотрев на меня, собеседница выпустила из своего рта тяжёлую струю дыма, не взмывшую к потолку, а потянувшуюся к полу.

– Ты играешь лучше меня, – наступив себе на горло, вслух произнесла я и сразу же почувствовала колючий ком, поднимающийся вверх по грудной клетке, но я не собиралась останавливаться. Я должна была произнести это вслух. Должна была признать. Не для неё – для себя. – Не смотря на тот образ жизни, который ты ведёшь, твоя игра лучше моей. Моя рука дрогнула сразу после аварии, твоя же рука не смотря ни на что до сих пор остаётся тебе верна, – продолжала стойко вспарывать себе вены я.

Было очевидно, что меня задевало то, что Миша, не знающая ни дня своей теперешней жизни без лёгкого наркотика, была способна на лучшую игру, чем я, однако я не боялась в этом признаться. Мне было от этого больно, а не страшно.

– Думаешь, дело в физическом состоянии? – вновь криво ухмыльнулась Миша. – Думаешь, твоя рука дрогнула из-за того, что полгода пролежала в гипсе? Не можешь понять, почему же тогда я, отброс общества и раб букета зависимостей играю лучше тебя? Всё заключается здесь, – Миша вдруг ткнула себя тонким пальцем в костлявую грудную клетку. – Твоя рука дрогнула не из-за переломанных костей. Они у тебя успешно срослись, лучше чем на собаке, – снова криво ухмыльнулась она. – Нет, Таша, сломалось у тебя не тело. У тебя душа сломалась. Я добровольно ступила на дорогу саморазрушения и добровольно делаю каждый свой шаг вперёд по этому пути. Ты же не доброволец. У тебя всё произошло по принуждению. Я не ломаю свою душу, тебе же твою сломали без спроса. Души, знаешь ли, даже у собак быстро не восстанавливаются. Они вообще редко восстанавливаются… Твоя скрипка никогда уже не зазвучит как прежде. Твоя сломанная душа ей не позволит. Если не понимаешь о чём я, могу выразиться проще: твоя душа и есть твои сломанные руки, пальцы, ногти, вывернутые суставы, изувеченные запястья, треснувшие рёбра… Она твоя искорёженная плоть, а скрипка, знаешь ли, не терпит фарша. Ты фарш, Таша. В отличие от мамы, Джереми и Хьюи, ты выкарабкалась из мясорубки, ведь ты живучая, блин, как собака. Однако никто ещё не выбирался из мясорубки целым. Даже тебе такое провернуть не удалось. Посмотри на себя: ты ведь измельчена в кровавую крошку… Вы со скрипкой больше не сможете друг друга услышать. Живые не слышат мёртвых. Скрипка не слышит тебя.

Я замерла с холодной маской отстранённости на лице, но здесь и сейчас я едва не умирала от услышанного. Я чувствовала, что на моём бледном лбу выступила испарина, а мои руки в карманах начинали судорожно трястись.

– Мы сейчас говорим не обо мне, – с неимоверным усилием разжав зубы, наконец выдавила из себя я.

– Мы всегда говорим о тебе, Таша. Всегда. Даже когда ты думаешь, что мы говорим обо мне, мы всё равно говорим о тебе… Что ты ещё хочешь от меня услышать? – совершенно спокойным, даже умиротворённым тоном поинтересовалась Миша.

Она, совершенно прокуренная, отравленная алкоголем, наркотиками и токсином, мыслила настолько трезво, что со стороны это выглядело откровенно жутко. Миша словно разговаривала со мной с другой стороны невидимого мира. Она была права – живые не могут слышать мёртвых. Но ведь она меня слышала…

– Почему? – задала один-единственный вопрос я.

– Потому что я знала, что ни я, ни Беверли Фрейзер, ни кто бы то ещё не смогли бы тебя превзойти, – сестра выпустила из своих запавших щёк очередную струйку дыма, после чего совершенно невозмутимо пожала пугающе костлявыми плечами. – Как видишь, в итоге я оказалась права. Мы не смогли. Никто не смог.

Мы с Мишей так и не смогли расстаться без двусторонних вспышек раздражения. Дариан был прав: мы не выносим людей с теми же недостатками, что и у нас. Впрочем, если я не ошибаюсь, это слова писателя и поэта Оскара Уайльда, а не Дариана Риордана.

Всё началось с того, что Миша признала меня душевнобольной, на что я парировала ей тем, что мы обе душевнобольные, но я хотя бы стараюсь казаться нормальной, на что Миша ответила, что она, в отличие от меня, никогда не опускалась до лицемерия, чтобы только “казаться нормальной” для окружающих… Слово за слово, и Миша уже обещает мне, что не бросит свой образ жизни, пока он не прикончит её, а заодно своим исходом она прикончит и меня, а я обещаю ей, что меня уже ничто не прикончит, кроме меня самой. Она обещает, что будет специально ради меня умирать помедленнее, я же в свою очередь обещаю ей, что специально назло ей проживу ещё сотню лет. Она пообещала умереть от алкогольного отравления или даже с пакетом на голове – она ещё не определилась, так как ей от любого способа кайф – я же пообещала, что задушу её прежде, чем это сделает алкоголь или клей. На том и расстались.

…Беверли Фризер заняла на международном скрипичном конкурсе “Серебристая птица” двадцать первое место из тридцати пяти, к двадцати годам залетела от сомнительного ухажёра, который не был в ней заинтересован, и ещё во время беременности бросила скрипку. Сейчас её трёхлетнего сына воспитывают её родители, она же работает секретаршей в какой-то заурядной конторе. Со слов нашего музыкального преподавателя, с которой я, будучи прихрамывающей из-за нанесённых мне Картером в последний раз побоев, случайно столкнулась на улицах Лондона в декабре прошлого года, Беверли начала вести достаточно свободный, если не развязный образ жизни.