выволочку. И напомнило, какую низкую ступень я занимаю в храме вселенной, в модели мироустройства, в великой цепи бытия. «А вы чего ждали, Миранда?» – говорят мне ее вздернутый подбородок и скрещенные на груди руки. Я сама напросилась, разве не так? Демонстративно не обращала внимания на их неоднократные просьбы. А эти мои реплики невпопад, странные замечания из зрительного зала, гремящие в карманах таблетки… Да как я посмела заставлять их, заставлять ее, ставить пьесу, до которой никому, кроме меня, нет дела? Которую все они считают дурацкой, неубедительной, проблемной? Всучила ей роль «несчастной бестолковой девственницы», коварной сироты, любящей презирающего ее парня, как единственную звезду на своем печальном небосклоне. В то время, как она хотела быть Леди М, сексуальной безумицей в белом окровавленном платье, которое так удачно оттенит ее зеленые глаза. Я нарочно пыталась испортить ей всю ее студенческую жизнь. И будущее резюме.

«Так-то, Миранда. Назад дороги нет. Слишком поздно». Сама виновата, взглядом говорит она мне, пока я поднимаюсь на сцену.

Остановившись в футе от нее, замершей в окружении своей маленькой армии, я меряю ее взглядом.

И улыбаюсь им всем. По крайней мере, пытаюсь. Прикинусь тупицей. Это единственный выход.

– Что здесь происходит? – спрашиваю я.

Оглядываюсь на Элли, стоящую в сторонке, подальше от кружка Брианы. Та встречается со мной взглядом и тут же опускает глаза, кажется, мечтая провалиться сквозь землю. Тревору тоже стыдно. Он вообще не решается посмотреть мне в глаза. Просто топчется рядом с Брианой, засунув руки в карманы и высоко вздернув плечи. Может, жениться он и не особо хотел, но его уже приволокли к алтарю, а значит, в нужное время он произнесет положенные слова.

«Простите, Миранда, но нам всем показалось…»

Никто из них на меня не смотрит. Эшли/Мишели уставились в свои телефоны. А с ними – и все остальные мои дети, сливающиеся для меня в одно большое бесталанное пятно. Только Бриана не отводит взгляда. Глядит мне прямо в глаза. И, надо отдать ей должное, не перестает улыбаться. Маленький подбородок ее по-прежнему вздернут вверх. И смотрит она, не мигая. Ее бесстрашие просто завораживает. Настолько, что на меня саму внезапно накатывают страх и дурнота. Разумеется, она тебя не боится. Да ты только взгляни на себя! Стоишь тут, вся высохшая, в своем бесформенном мешке от Энн Тейлор, еле на ногах держишься. Воняешь каким-то дьявольским перегаром. Смотришь на нее затуманенным таблетками взором. И даже сказать ничего толком не можешь. Постоянно сбиваешься, замолкаешь чуть ли не на минуту и тупо таращишься на кружащую в воздухе пыль, пока все они деликатно покашливают. Кого ты можешь вдохновить? Для кого стать авторитетом? Забудь об этом. У тебя нет здесь никакой власти. Ты проиграла.

Но я не желаю проигрывать.

Да, мы с ней столкнулись лбами. Случалось ли со мной такое раньше? О да, еще как.

– Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит? – спрашиваю я безмятежно.

Так просто интересуюсь. Из чистого любопытства.

«Вы знаете, что происходит, Миранда. Разве не видите, что за текст у меня в руках? Это не ваша пьеса, вот же, я специально так ее держу, чтобы вам видно было название». Однако мое поведение и Бриану застало врасплох. Я не устраиваю сцен. Наоборот, прикидываюсь, будто ничего не понимаю, будто я в полной растерянности. Такого она не ожидала. А получается у меня отлично. Она совсем забыла, что я когда-то была актрисой. Играла на куда более серьезных сценах. Выступала на фестивалях. И критики в своих рецензиях пели мне дифирамбы. «Сияющий свет». «Невероятная игра». «Точное попадание в образ».

Вот теперь улыбка с лица Брианы сползает. Белая шея ее краснеет, усыпанная веснушками грудь начинает бурно вздыматься. И это восхитительное зрелище придает мне смелости. Несмотря на то что в глубине души мне немного совестно. Она же всего лишь ребенок, так ведь? Блеск для губ, дурацкая заколка-бабочка, нелепый вызов в зеленых глазах. «Она всего лишь ребенок, Миранда, не забывай».

Но вдруг откуда-то сбоку раздается тонкий перезвон колокольчиков. Фов. Вышла из темного угла и неслышными шагами подбирается к нам. По-матерински кладет на плечо Брианы кипенно-белую руку. Сейчас она все уладит.

– Все в порядке? Мне показалось, кто-то кричал…

Фов оборачивается ко мне. Такая озабоченная, такая встревоженная – и все это чистейшая фальшь. Играет она отвратительно. Где там она выступала, в любительском театре?

Я смотрю на Бриану, которая теперь отводит глаза. И все равно улыбается. Улыбается, прикусив свою густо вымазанную блеском нижнюю губу.

– Все нормально, – говорю я и добавляю с нажимом: – Все хорошо.

Фов сочувственно улыбается.

– Миранда. – Она скорбно замолкает, как будто мое имя – какая-то печальная новость, которую она вынуждена озвучить. – Ты говорила с деканом?

Можно подумать, она не знает. Сама ведь и заварила эту кашу. Подзуживала Бриану. Может, даже и к декану ее сводила. «Пойдем скорее, дорогая! Ты правильно поступаешь. Ты такая храбрая». А возможно, и подкрепила ее россказни обо мне доказательствами. Когтем подчеркнула в своем голубом блокнотике соответствующие записи.

– Говорила, – отвечаю я.

– Прекрасно.

Я вижу, как ее пальцы легонько скользят по шее Брианы. И вспоминаю, как Толстяк гладил меня по щеке. Фов хлопает Бриану по плечу, как бы давая понять, что все улажено. Конец неразберихе. У нас есть победитель, есть и проигравший. «Вот оно, вот оно». Не подумайте, что она обожает Бриану, вовсе нет. Она просто всей душой ненавидит меня. Не верит в мой недуг. Считает симулянткой. «Так вы актриса, Миранда?» Ах, если бы только ей позволили развернуться, мы бы тут вообще не Шекспира ставили. А, например, «Пока, пташка!» Или «Встретимся в Сент-Луисе»[15]. Вот что такое настоящий театр. Но раз уж от Шекспира деваться некуда, давайте хотя бы выберем что-нибудь грандиозное. Про ведьм, например.

– Как твое бедро, Миранда? Или у тебя спина больная? Все время забываю, – говорит Фов.

– И то, и другое.

«И ты прекрасно об этом знаешь!» Я смотрю на Бриану. Лицо ее, обласканное сдавленными кольцами пальцами Фов, теперь сияет. И на меня вдруг наваливается страшная усталость. Пронизывает до костей, до самой последней клеточки. Даже просто стоять на моих цементных ногах так тяжело, что я уже вся в поту. И вот-вот потеряю самообладание.

– Ты и правда держишься как-то странно, Миранда. Может, тебе лучше присесть? Побереги себя.

Они обе мне улыбаются. Ведь они победили. Фов с наслаждением смотрит, как бьется в агонии моя должность режиссера. И ухмыляется, точно как ухмылялся Толстяк, когда захапал мое ясное небо,