снимает с члена, поворачивает спиной, опускает коленями на кресло. Грудь упирается в мягкую спинку, прогибаюсь в спине, резко входит, полностью заполняя собой.

Впиваюсь пальцами в кожаную обивку кресла. Пытаюсь уцепиться, но ладони мокрые, скользят. Егор увеличивает темп, обхватывает одной рукой за талию, тянет на себя, целует шею, прикусывая нежную кожу. Я вся горю. Он огонь. Мой огонь. Готова сгореть дотла, осыпаться пеплом в его руках.

Срываюсь на крик, сердце ломает ребра, готовое вырваться, разлететься на куски. Вспышка, перед глазами алые круги, тело бьет оргазм, удовольствие проносится бешеной волной цунами. Крутит, завязывает узлом, мышцы сводит. Егор кончает следом, пара мощных и глубоких толчков, теплое семя разливается во мне, стекает по бедрам.

Чувствую, что теряю опору, оседаю на пол, но снова на руках Егора. Сидим в полной темноте и тишине. Я на его коленях, укрытая сильными руками, совершенно обнаженные, мокрые, тяжело дышим.

— Откуда у тебя шрамы? — спрашивает хриплым голосом, накрывая ладонью живот.

— Операции.

— Какие?

— Глеб разве не говорил? Он обещал нарыть информацию о Толе Бесе.

— Говорил. Было покушение на Геннадия Штольца, ты была там, с ним вместе. Ты его дочь.

— Приемная.

— Так что было на самом деле?

— Сама не пойму, да и поверить страшно, что было на самом деле. Нелепое покушение в центре города, днем, элитный ресторан, три отморозка. У двоих были абсолютно стеклянные глаза, а тот, третий, он знал, куда шел, знал, что делал. Он шел убивать Гешу Штольца, не знаю, зацепил меня случайно или намеренно.

Прижимает меня к себе еще сильнее. Тяжело дышит, ладони сжимаются в кулаки.

— Холодный снег, звуки сирен, три дня реанимации, две операции, кесарево и пулевое, поэтому два шрама. Я была беременная, пять месяцев, ждала сына. Мир был замкнут на нем и цветочном салоне. Виню себя, что не была более внимательна, не приглядывалась к мужу, он был другим тогда. Только он мог убрать Штольца, только ему он мешал. Уже потом, придя в себя, начала думать головой, складывать мозаику всех событий, поведение Толи, его уходы, его мольбы о прощении на коленях, тогда, в те первые дни, я не понимала. Затем накрыл страх, ужас понимания того, с кем я живу, хотя ведь знала и до этого, но меня уже ничего, и никто не держал. Надо было уходить.

Глава 33

Вера

Сидя на коленях Егора, в темной комнате, я совершенно не чувствовала, что изливаю душу. Мне не становилось легче и свободней, как говорят. Он знает только ту часть, тот отрезок, о котором ему рассказала. До этого, и после было многое.

— Как же ты ушла?

— Это было трудно, много охраны, со мной постоянно кто-то был, ждал, присматривал. Но последние месяцы, после потери ребенка, я была словно овощ, никто уже особо не приглядывался, охрана халтурила. На работе в цветочном салоне я подружилась с молодой женщиной, ее звали Вера Стрельникова, на пять лет старше меня. Веселая, активная, постоянно что-то рассказывала, о своей жизни, семье, увлечениях, где училась, в кого влюблялась.

Было интересно послушать чужую реальную счастливую жизнь. С общими ужинами, поездками на дачу, страх, что влетит за полученную в школе двойку, первую любовь, первое разочарование и новые встречи. Вера собиралась замуж, затем с мужем планировали улететь жить в Америку, она оформляла документы.

В тот вечер, перед самым закрытием, она оставила их на работе вместе с паспортом. Я увидела, уходя самая последняя, закрывая салон, положила сумку, привычка не разбрасывать с детства сыграла свое. Мать всегда ругалась, если видела разбросанные книги, вещи, игрушки. А ночью в салоне случился пожар, выгорело почти все, документы и деньги были в сейфе, а все остальное пропало. Я не сказала Вере, что ее документы у меня. Хотя была в таком шоке, что и забыла в первые дни о них.

Когда я увидела паспорт Веры у себя в сумке, то, наверное, совершила подлый поступок, я не вернула ей его, я решила спасти себя. Внешне можно было сказать, что мы абсолютно разные, я брюнетка с длинными волосами, она блондинка с короткими, но если изменить образ, то никто особо не вглядывается в фотографию на паспорте.

Оставалось выждать, просчитать, куда и когда Толя уедет надолго. Но он стал чаще быть рядом, словно что-то чувствуя, или это я сама уже себя накрутила. Не просыхал от наркоты, сидел у кровати молча, держа за руку, это реально пугало.

Той осенью было очень холодно, валил снег, что не характерно для нашего края. Самолет развернули на посадку в соседний город. Я улизнула от охраны в торговом центре, села на автобус, остригла и покрасила волосы. Так я стала Стрельниковой Верой, той, что пришла в твой дом совершенно случайно.

— Это судьба.

Егор все это время слушал меня молча, не перебивал, не задавал вопросов.

— Не верю в судьбу. Зачем она так со мной? Так жестока?

— Обещаю, больше не будет больно, Вер. Верь мне, прошу. Тебя больше никто не тронет.

Берет руками мое лицо, заглядывает в глаза, насколько это возможно в темноте. Гладит по волосам, успокаивая, как маленького ребенка. Целует в щеку, нос, лоб, ни капли сексуального подтекста. Прижимает крепко к себе.

— Ты опять замерзла. Говорил, надо купит шубу.

— Ты горячий, очень горячий, и шуба не нужна.

Смеемся вместе, обнимаю его, согреваясь, вдыхая такой родной запах, глажу по волосам.

— Утром поедем вместе на совет директоров.

— Зачем я там?

— Ну, ты ведь не хочешь с парнями за город.

— Не хочу.

— Тогда поедешь со мной. Там будет много народу, тебе нечего бояться.

— Но там будет Бессонов?

— Вот как раз встретишь мужа, скажешь ему о разводе.

— О разводе?

— Да, Вера, развод — это когда люди официально перестают быть кем-то друг другу.

— Ты думаешь, он его даст?

— Его никто спрашивать не будет, вас ничего не связывает, нет детей, нет ничего общего. Извини, если задел.

— Да я понимаю, но он страшный человек, Егор, он может растоптать, раздавить, убить. Я боюсь.

— Не бойся, я рядом, Морозов, если что прикроет.

— Я боюсь не за себя, за тебя.

— Глупая, маленькая глупая девочка, — прижимает еще крепче, раскачивая на руках. — Это я должен бояться за всех, а ты — быть счастливой.

— Морозов