– Что же за сука тебя так проштамповала?

– Докторша. Еще в детдоме. Мне четыре года было. Я очки унее с морды сбил.

– Ты это сам помнишь или рассказал кто?

– Помню.

– А мамку свою помнишь? – Огромная рука легла на худенькоеКолино плечо.

– Не было ее у меня. Никогда. Я сам по себе.

– Ну, так не бывает, положим… Другое дело, что ты непомнишь. А мамка была, обязательно была, – серьезно объяснил Захар.

– Вы это точно знаете? – тихо спросил мальчик.

Захар ничего не ответил, только ласково потрепал его позагривку.

На следующее утро Галина Георгиевна уже пожалела о своемблагородном поступке. Нет, Коля Козлов вел себя безупречно. Но его присутствиемешало ей заниматься обычными воскресными делами. Она чувствовала себя неловко.По-хорошему, ребенка надо сводить в кино или еще куда-нибудь, мороженое купить.Но ужасно не хотелось тратить на это драгоценный выходной.

У нее никогда не было собственных детей, а своихинтернатских питомцев она воспринимала не как детей, а как «вверенныйконтингент», не умела общаться с ними просто так, без командного тона идисциплинарных взысканий.

Старуха рано утром ушла куда-то. Директриса заняласьстиркой. Было странно видеть ее в домашнем фланелевом халате, с ненакрашеннымлицом. На голове вместо сложной взбитой прически была какая-то старая косынка.

После завтрака Коля сидел на стуле и читал книжку. Он ещевчера вечером приглядел на полке над директрисиным столом толстый учебник синтересным названием «Детская психиатрия». По оглавлению он отыскал свойдиагноз и теперь пытался разобраться в сложных медицинских фразах. Он понималтекст через слово, но спросить у директрисы боялся. Он вообще не хотел, чтобыона заметила, какую книгу он читает. Впрочем, ей, казалось, до этого дела нет.Она почти не заходила в комнату, была то в ванной, то в кухне.

И тут раздался стук в дверь. На пороге стоял ночнойсобеседник Коли, дядя Захар. Он был в модном красивом свитере и добротныхбрюках.

– Собирайся, – весело сказал он, – в кино пойдем. Сначальницей твоей я договорился.

Это был первый по-настоящему счастливый день в жизнималенького Сквозняка. Захар повел его в кинотеатр «Россия» на «Новыеприключения неуловимых». А потом они обедали в ресторане «Минск». Мальчику этововсе не казалось сказкой. Именно таким он видел свое будущее, именно так в егопредставлении выглядели «лучшие времена», которые непременно настанут в егожизни.

День, проведенный с дважды судимым вором в законе Захаром,Геннадием Борисович"ем Захаровым, был первой ласточкой из будущих лучшихвремен.

Захар и в интернат его отвез сам, поздним вечером.

– Ну что, Коля Сквознячок, буду теперь тебя навещать.Интересный ты пацан, такой маленький, а уже не праведно осужденный, – сказал онна прощание и опять ласково потрепал по волосам.

В следующее воскресенье Галина Георгиевна уже не брала егодомой. Он и не ждал. Хорошенького понемножку. А вот дядя Захар навестил, какобещал. Правда, зашел всего на часок, апельсинов принес, шоколаду, колбасысырокопченой.

– Отнимут, небось? – спросил он, отдавая пакет с едой.

– Пусть попробуют! – сверкнул глазами Сквозняк.

– Молодец, Сквознячок. Я тебя еще спросить хотел, ты куришь?

– Нет. Пацаны бычки собирают, а мне противно. Вот если бысвои папиросы.

– Нет, – покачал головой Захар, – курить ты не будешь. Ипить не будешь. Понял?

– Понял, – кивнул Сквозняк, – не буду.

– Ладно, беги. Зайду к тебе через недельку. – Он пожал емуруку, как взрослому, потом присел перед ним на корточки и взял за плечи. – Амамка все же была у тебя. Хоть часок, да любила…

Ночью Сквозняк залез потихоньку в архив и разыскал своеличное дело. Среди медицинских справок, расходных ордеров на казенную одежду иобувь он обнаружил пожелтевший листочек в клеточку. Четким, красивым почеркомтам было написано:

"Главному врачу родильного дома № 32 г. Москвы

Тов. Потапову К.Г.

От тов. Лукьяненко Ю.И.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Лукьяненко Юлия Игоревна, 1944 пр., проживающая по адресуМосква, Кондратьевский проезд, дом 10-а, общежитие обувной фабрики № 4,отказываюсь от ребенка, которого я родила 22 апреля 1963 года. Обязуюсь никакихматериальных и иных претензий в дальнейшем не предъявлять как к усыновителямребенка в случае его усыновления, так и к самому лицу, рожденному мной, подостижении им совершеннолетия.

5 мая 1963 года".

Далее следовало несколько подписей и печать.

Коля аккуратно сложил листок, сунул его в карман брюк,поставил папку с личным делом на место и тихонько ушел из архива.

Значит, прав дядя Захар. Была у него мать. С двадцатьвторого апреля по пятое мая, четырнадцать дней, женщина по имени ЮлияЛукьяненко была его матерью. Две недели она все-таки думала, прежде чемнаписать это заявление. Возможно, она держала его на руках. Подержала ибросила.

«Хоть часок, да любила…»

У него был ключ от крошечной каморки, в которой интернатскаяуборщица держала свое хозяйство. Он очень дорожил этим ключиком, постоянноперепрятывал его.

В интернате, где в одной спальне, на кроватях, сдвинутыхпочти вплотную, спали двадцать мальчиков, одиночество было недоступнойроскошью. Правда, никто, кроме Коли Козлова, в этой роскоши не нуждался. А емунеобходимо было побыть одному, особенно ночью или ранним утром, до подъема,когда все крепко спят и так раздражает, бесит это чужое похрапывание, постанывание,сонное бормотание. Хочется забиться в глухую нору, чтобы никого рядом не было.

Стояла глубокая ночь, он забился в каморку, заперся изнутри.Не зажигая света, он сжал между ладонями сложенный вчетверо тетрадный листок игорько заплакал.

– Найду и убью суку, – шептал он, – найду и убью.

Но сам себе не верил. Впервые в жизни он не мог разобратьсяв собственных чувствах. Вдруг показалось, что больше всего на свете он хочетувидеть эту Юлию Лукьяненко, которая девять месяцев носила его в себе. Онапредставлялась ему необыкновенной, сказочной красавицей. Он тут же сталсочинять всякие немыслимые оправдания ее поступку. Кто-то заставил ее написатьэто поганое заявление. Она не соглашалась две недели, она говорила: «Отдайтемоего сына…» Ее мучили, били, и она не выдержала, согласилась.