еще не знал, что через пару месяцев ему придется убивать людей, прятаться от самолетов, хоронить друзей и засыпать под минометную канонаду.

На фотографии был изображен мирный гражданин своей страны, а напротив него в военной форме сидел поседевший, бородатый, уставший и израненный воин с позывным Матрос.

Водяной

Где тишина рассеется, останется покой.

Гремят снаряды, но тропами мести,

Суровые спартанцы рвутся в бой.

Их прикрывает артиллерией небесной

Бессмертный воин. Крестный. «Водяной».

Весна 2020-го года. Я стоял у двери его квартиры. Затаившись, вслушиваясь в тишину. Не к лицу была застенчивость и нерешительность, но я ничего не мог с ними сделать.

— Открывай, дядь, — наконец-то осмелился я и набрал его номер.

Дверной замок издал звук, после которого невозможно было отыграть назад. Я мог, конечно, сделать вид, что все хорошо, ведь так оно и было, но не для меня.

— Здоров, сына! Заходи.

Мы бьемся ладонями, хлопаем друг друга по плечу и проходим на кухню. Дядя всегда называл меня «сына», а я его «дядя».

— Шо там, как дела?

Я сажусь за стол и пытаюсь расслабиться. Руки слегка дрожат, но я концентрируюсь на разговоре, понимая, что необходимо создать непринужденную обстановку. В первую очередь для себя самого, прежде чем я расскажу о цели визита.

— Да понемногу, как обычно. Работа, семья. Ты как?

Дядя включает конфорку, ставит кофе и закуривает. Делал он это и десять минут назад, и сорок до того. Перерыв на бездумье или приятная, медленно убивающая тебя привычка.

— Да что, воюем.

Слегка похрамывая, он открывает окно и садится рядом со мной. Дым слишком сильно бьет мне в лицо, но я не сопротивляюсь.

— Как нога?

Дядя слегка щурится и дотрагивается до ноги ниже колена, словно хочет убедиться наверняка.

— Болит, отекает постоянно. Куска мяса ж нет.

— Может, пролечить можно как?

— Да как тут пролечишь. Некогда.

Дядя затягивается. Возникает небольшая пауза.

— Жена как?

— Да тоже понемногу, работает.

Каждый разговор с дядей начинался примерно так. И через два-три стандартных вопроса, которые любые родственники задают друг другу, я начинал теряться и не знал, о чем с ним поговорить. О чем говорить с человеком, которого знаешь всю жизнь? Который пару раз в год приходит на праздники, дарит подарки, а затем снова пропадает на полгода. И не сказать, что это его вина. Или моя. Просто так сложилось. В те давние времена, когда война на Донбассе была лишь публицистикой в мягком переплете по скидке, я был ребенком, потом подростком. В голове — спорт и девушки. Я бессмертный, я самый умный. Да и сильный тоже. А мой крестный — просто крестный. То там работает, то сям. Жена есть. Дочь. Какие-то фильмы смотрит, дом обставил. Машина хоть и китайская, но джип. О чем говорить? Я не знаю. Старый он какой-то. Скучный. Работа, дом. И все по кругу. Воли в нем нет. Не так ты живешь, дядь.

Вот на майдане скачет кто-то. Ничего. Крестный работает дальше. Я диплом защитил. Читаю книги о мотивации и как разбогатеть. Было несколько девушек. Самооценка где-то между Богом и Микки Рурком из фильма «Девять с половиной недель». Крестный стал директором водоканала. Так же видимся по праздникам. О чем говорить? Вопрос уже скорее риторический. Порой мне было жаль его. Мне казалось, что дядя застрял в череде повторяющихся дней, из которых невозможно вынести никакого урока. День сурка, но по-русски. Не так ты живешь, дядь.

Расцвело все вокруг. Какие-то военные столкновения в Славянске. Дядя работает. Я тоже пытаюсь. Нужны деньги на еду, на коммуналку. Ремонта в квартире не хватает. Машину бы когда-то взять. Стали появляться темы для разговоров с крестным. Но мне бы хотелось рассказать ему про позитивный образ мышления, закон притяжения и неисчерпаемые блага вселенной. Кажется, все должны об этом знать. Не так ты живешь.

В Одессе жгут людей. Читал я в умных книжках, что политика для политиков, но внутри что-то екает. И не только екает, а еще сжимается в груди, и некуда этому вылиться. И вроде не был я никогда в той Одессе, только шутки порой попадались про евреев, а внутри больно. Дядя? Отец сказал, что тот не берет трубку уже три дня. Случилось что? Он-то тихий такой, лицо доброе. То ли избили, и лежит он где-то в подворотне, то ли в себя прийти не может. Никто не знает. Телефон выключен.

На четвертый день звонок. Дядя в Славянске. Тихо так, почти буднично, он взял с собой только маленькую сумку и уехал на войну. А через пару дней в сети мы видим его фото. В броне, шлеме и с автоматом. Дядя, который в драке великолепно выступал только лежачим. Дядя, который откосил от армии. Дядя, над которым, мне казалось, не грех было и потешаться, стоит на рубеже жизни и смерти. Поговорить бы, дядь.

Я сотни раз, казалось, был не прав. Мог осуждать его, сидя в удобном кресле где-то на вершине моего величия за ширмой безответственной юности. А он продолжал меня любить, как может любить отец сына.

К горлу подкатил небольшой ком.

— У тебя какие планы, дядь?

— Да мне бы до пенсии дослужиться, демобилизоваться. Дочке как раз на ипотеку соберу. Пенсия хорошая будет. А там, может, устроюсь куда-то.

Это был следующий стандартный вопрос, который я задавал при встрече. Я всячески преодолевал смятение, чтобы хотя бы попытаться приблизиться к чему-то важному, что действительно стоит сказать, но каждый раз встречал в себе сильное сопротивление.

Дядя встал и сделал несколько неуверенных шагов к турке, чтоб долить себе еще немного кофе.

— Болит, падла.

Я посмотрел вниз и все понял без слов. Голени были опухшими.

В июле четырнадцатого года, когда выражение «русский мир» вселяло гордость, наполненную возвращением Крыма, а донецкое ополчение повторяло мантру «русские скоро придут», в одном из сражений мой крестный попал в засаду. По неудачному стечению обстоятельств, Водяной (позывной моего крестного), не умея воевать, опираясь лишь на мысль, что у русского умение воевать в крови, в результате то ли дружеского, то ли встречного огня получил сильные ранения ног и по окончании этой огнестрельной неразберихи попал в плен.

— Еще кофе?

— Давай, дядь. Спасибо.

Измученный ранениями, понимая всю безысходность своего положения, передо мной сидел крестный и улыбался так по-родному. Словно ему было куда уходить из армии. Словно у Донецка еще был шанс стать частью России.

— Да