драться, каждый – за двоих,Но враг теснит, обратный путь отрезав.Хватило б сил пробиться до своих!Идёшь вперёд, блеснув манёвром смелым,Где узкий фронт безвыходно обжат…Успеешь попросить перед расстрелом:«Эй, комиссар, коня не обижай!»Который год междоусобной брани?Доколе жечь, корёжить и ломать?!..А далеко-далёко на КубаниТвою судьбу оплакивает мать.

Глава вторая

Выселки

Под Выселками ранним утром 3 (16) марта Партизанский полк умылся кровью. «За весь 2½-месячный “Ледяной поход” среди полсотни боев, которые нам пришлось вынести, бой за Выселки рано утром 3 марта оставил в моей памяти самые тяжкие воспоминания… – сокрушался А. П. Богаевский. – Селение мы взяли, но ценой каких отчаянных усилий и жертв!»[144]

Накануне жестокого боя за Выселки события развивались стремительно и благополучно для добровольцев. Ясным солнечным днём 1 (14) марта через станицу Ирклиевскую Добровольческая армия быстро наступала на станицу Березанскую, куда подошла после полудня. Из вырытых на гребне широкого холма в двух верстах от станицы окопов неожиданно раздались выстрелы. Но огонь, открытый с большого расстояния, не причинил добровольческому авангарду никакого вреда. Как выяснилось позже, вопреки мнению старых казаков, на станичном сборе молодёжь вместе с иногородними решила взяться за оружие и выступить против «кадет». «Сил у них было достаточно, – отмечал А. П. Богаевский, – но не было ни толкового руководителя, ни боевого опыта, ни достаточной стойкости. Для нас эта стычка обошлась без потерь убитыми, но известие, что против нас выступают уже казаки-кубанцы, тяжело отразилось на сознании добровольцев…»[145]

Корниловский полк ушёл с дороги влево и по зелёной пашне двинулся в обход – решено ударить в левый фланг. Как только роты корниловцев поднялись на гребень, то сразу попали в сферу ружейного огня красных. Оставив на поле несколько раненых, на попечение сестёр милосердия, цепи корниловцев безостановочно шли дальше. Среди немногочисленных потерь – убит шальной пулей командир 2-й роты, георгиевский кавалер, 24-летний штабс-капитан князь Чичуа. Свинец, уже на излёте, вошёл ему прямо в сердце.

Перед выдвижением цепи полковник Булюбаш с князем Чичуа отправились осмотреть местность. «Расстояние до станицы было большое, – свидетельствовал Е. Г. Булюбаш. – Я и он, ведя коней в поводу, пошли по позиции, которую предполагалось занять моим батальоном. Сначала мы шли рядом, а потом он оказался впереди меня шага на четыре. Мы шли вдоль позиции, а затем остановились и повернулись лицом к станице. Вот в этот момент случайная пуля на излёте и поразила его»[146].

Корниловцы уважали князя, как доблестного командира, и любили, как душевного боевого товарища.

– Вторая рота, снимайте шапки… Князь убит, – сообщил штабс-капитан Садовень.

– Князь убит, – пронеслась по залёгшей цепи скорбная весть.

Вывезти тело своего командира с поля боя вызвался прапорщик Гуль. «На зелёном поле под голубым небом лежал красивый князь, немного бледный, – вспоминал он впоследствии. – Левая рука откинута, лицо повёрнуто вполоборота. Над ним склонилась сестра Дина Дюбуа[27].

– Убит, – говорит она тихо.

– Куда?

– Не могу найти – нигде нет крови.

Я смотрю на бледного князя и вспоминаю его радостным, танцующим лезгинку»[147]. Штабс-капитан князь Чичуа был в числе первых добровольцев, пришедших к полковнику Неженцеву в 1-й Ударный отряд при 8-й армии. Князя положили поперёк седла, и прапорщик Гуль повёл коня под уздцы. Корниловцам не верилось, что свисающее с коня безжизненное тело – тот самый красавец-мингрелец, любивший лихо джигитовать и танцевать по кругу жаркую лезгинку.

Далеко по полю, грозно сверкая шашками, рассыпалась лавой кавалерия. Значит – быть рубке. На окраине станицы кавалеристы нагнали несколько беспорядочно отступающих красноармейцев и расправились с ними. «При въезде в станицу лежали зарубленные люди, – отмечал Р. Б. Гуль, – все в длинных красных полосах. У одного голова рассечена надвое»[148].

Пока корниловцы совершали обходной манёвр, вперёд устремились цепи марковцев. «Подходим к станице, – вспоминал участник боя С. М. Пауль. – На пригорках окопы и большевистская цепь. Окопы сделаны скверно, не на склонах, а на самом хребте, так что рельефно выделяются на горизонте. Два или три очень метких шрапнельных выстрела по самым окопам наводят смятение. Рассыпаемся цепью и идём в штыки. “Товарищи” бегут, не встречая нас даже огнём. В окопах масса хлеба»[149].

Примерно в ста шагах за окопами текла илистая степная речка Бейсуг с топкими берегами. Идти в ледяную воду было незачем – на другом берегу никто не встречал. Марковцы спокойно переправились по переходу. За рекой на пути к станице виднелось ещё шесть рядов окопов, но и эти запасные позиции красные тоже бросили. На их плечах в селение ворвался Офицерский полк. Красные не успели ещё выйти за противоположную окраину селения, а по улицам в сопровождении трёх или четырёх ординарцев мчался всадник в белой папахе – генерал Марков.

С другой стороны станицы обозы красных нескончаемой вереницей тянулись на Выселки. Однако с ними ушли и разбежались по округе не все. Некоторые попрятались по укромным местам, амбарам, закопались в сено. Началась охота на них. «Есаул Х. ткнул штыком в копну сена, – писал С. М. Пауль. – Крик. “Вылезай!” Вылез. “Становись на колени… Молись…” Стал. Злыми, открытыми глазами, с глухой ненавистью смотрит в дуло винтовки. Молча умер. Оказался матросом. Тихо проходил нечеловеческий ледяной ужас. Поймали человек шесть и расставили их вдоль забора… Кто-то из приговорённых словчился и вмиг перемахнул через забор. Исчез, и так и не нашли. Это послужило сигналом для бегства остальных. Но далеко убежать не пришлось. Сразу же они были расстреляны… Когда минут через пять возвращался обратно, то наткнулся на картину. У одного из расстрелянных снесло череп. Какая-то большая свинья рылась в мозгу и пожирала их с громким чавканьем. Настроение сильно упало, и я три дня не мог есть мяса»[150].

Во взятой с боем станице голодные и уставшие марковцы и корниловцы обустроились на короткий отдых и ночлег. «На соседний двор въехали кавалеристы, – вспоминал Р. Б. Гуль, – стоят у просторного сарая, выводят из него лошадей. Около них плачет старуха, уверяя, что это кони не военные, а их, крестьянские… “Много не разговаривай!” – кричит один из кавалеристов. Я пробую им сказать, что кони действительно крестьянские. “Чёрт их разберёт! Здесь все большевики”, – отвечает кавалерист… По улицам идут конные, идут пешие, скрипят обозные телеги. По дворам с клокотаньем летают куры, визжат поросята, спасаясь от рук победителей»[151].

Вечером в станичном правлении старые казаки пороли нагайками молодёжь обоего пола, сочувствующую большевикам.

Ночь выдалась холодная, ветреная. Наутро 2 (15) марта основные силы Добровольческой армии двигались на станицу Журавскую, а Корниловский полк атаковал станцию Выселки. Выжидая удобный момент для атаки, на правом фланге в лощине скрытно накапливалась добровольческая кавалерия. Полковник Неженцев уверенно двинул вперёд свои цепи. Красные их заметили издалека. Высоко рванули белые облака шрапнели и засвистел шальной свинец. От окраины станицы отделилась густая вражеская цепь. Корниловцы поднялись