Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ладно, я приеду.
Ляля вернулась в кухню, села за стол и предложила самым беспечным тоном, на какой была способна:
– Еще кусочек?
– Нет-нет, спасибо. Кто звонил?
– Ирэна. Кстати, ты видел ее в субботу, она такая… – Ляля по-доброму, снисходительно по отношению к Ирэне, усмехнулась. – Яркая… и… и очень запоминается.
Аристарх задумался, вспоминая Ирэну, вспомнил:
– Это которая смешная? Раскраски попугая?
– Именно! – рассмеялась Ляля. – До чего же точно ты ее описал, главное, коротко, но Ирэну узнаешь сразу.
Он тоже улыбнулся в ответ, что редко случается, взял ее руку и, приложившись к ладони губами, но глядя ей в глаза, задал вопрос, как задают взрослые дяди маленьким девочкам:
– Слушай, какое отношение ты, образованная, художник с тонким вкусом, достигшая успеха собственным упорством и трудом, имеешь к этой потешной пошлой бабе? Вы несовместимы.
– Точно такое же, как и ты к шиномонтажной мастерской, – позволила себе кокетство Ляля. – Вы тоже малосовместимы. Я все же съезжу на работу, там без меня никак.
– Тебя отвезти?
– Нет, вызову такси, – поднялась она.
– Пора самой водить, я сам буду учить тебя.
– Обязательно! А пока у меня нет лишних денег на машину.
– Это проблема? Я куплю тебе тачку.
– Потом поговорим о тачках.
Ляля наклонилась к нему, чтобы поцеловать в щеку, но Аристарх грубовато усадил ее на колени и надолго впился в губы… Глупо, но разве можно быть такой счастливой, а?
Георгий Глебович открыл дверь в спальню…
Дочь полулежала на кровати с раскрытой книгой на коленях, правда, смотрела не на страницы, а перед собой. И настолько глубоко впала в задумчивость, что не услышала, как вошел отец, только вздрогнула, услышав его голос:
– Камилла… Прости, я напугал тебя?
– Нет-нет, все хорошо, – залепетала она, вставая с кровати.
– Я бы тебя не побеспокоил, но нас зовут обедать. Идем?
Он пропустил ее вперед, трудно было не заметить мрачное состояние дочери, впрочем, Платон в том же упадке духа находится, что вполне объяснимо: оба еще не пришли в себя. Однако в себя после таких событий прийти нереально, пока не докажешь, что не виновен. А на ребятах два трупа, и погибли не кто-то там из знакомых, а муж и жена. Георгий Глебович, спускаясь по лестнице за дочерью, задал, как ему казалось, отвлекающий вопрос:
– Тебе плохо здесь?
– Нет, что вы, все хорошо, – ответила Камилла.
– У тебя всегда «все хорошо», – заметил он со смешком, немножко неуместным в данных обстоятельствах. – Пойми, дорогая, все проходит, пройдет и это. Нужно набраться терпения, а не запускать в себя безнадежность и отчаяние. Я делаю все возможное…
– Знаю. Спасибо.
Собственно, ничего он по сути не делает, а ждет вестей от Будаева, да и что конкретно надо делать? При всей уверенности в себе, при статусе человека состоятельного и влиятельного Георгий Глебович сам потерялся, потому что понятия не имеет, по каким законам ведется расследование. Он взял Камиллу за руку выше локтя и мягко развернул к себе:
– Постой… Мне тяжело тебя видеть в таком состоянии, поверь, Камилла, я буду носом рыть землю, чтобы вытащить тебя…то есть вас обоих из ловушки, чего бы мне это ни стоило. Ты веришь мне?
– Верю.
Дочь стояла ступенькой ниже и, чтобы посмотреть на отца, ей пришлось не только глаза поднять, но и запрокинуть голову, он ведь высокий. Георгий Глебович немного спустился, чтобы стать вровень с ней, только сейчас, глядя на нее, подумал, как она красива, все лучшее Камилла взяла от него и от матери. Вообще-то, любому родителю собственное чадо видится самым прекрасным созданием на свете, оно же любимое, родное. А раньше его заботило лишь то, что дочь вдалеке от него и отказывается от встреч, ну, это влияние мамы, что уж тут поделать – застарелые обиды иной раз сильнее разума. И вот сейчас увидел не девочку, за которой наблюдал только издали, а взрослую, очень красивую молодую женщину, отцовские чувства не смог укротить, погладил по щеке дочь, потом притянул и обнял. Но и она прижалась к нему, словно ища защиты.
– Камилла, детка, так хотелось тебя обнять давным-давно… Я огорчен не менее тебя, но, прости меня, я рад, что ты со мной сейчас.
– А за что прощать?
– За то, что рад… сейчас не время радостей. Не считай себя гостьей здесь, это твой дом, все здесь твое, хочу, чтобы ты всегда об этом помнила. Не сиди в своей комнате, осваивайся.
– Спасибо, но мне сейчас не до этого.
– Знаю, дорогая, знаю. Для меня важно, чтобы ты помнила: твой папа не даст тебя в обиду. Идем обедать, все будет хорошо.
В столовой один Глеб Егорович уплетал за обе щеки суп, причем торопился, будто у него кто-то мог отнять еду. Платон, как еще недавно Камилла, сидел с задумчивым видом, нет, пожалуй, со скорбным видом, подперев щеку ладонью. Отец и дочь сели за стол, Марк, молодой человек лет эдак лет тридцати, круглолицый и полнотелый, с бицепсами, рвущими рукава футболки, словно он с детства занимался бодибилдингом, рыжий, как лис, поставил перед ними тарелки, в это время Глеб Егорович затребовал:
– Мне добавки.
Марк уже был в дверях, он развернулся, заняв собой весь проем, одну руку поставил на пояс, вторую поднял и уперся ею в откос выше головы и наконец произнес:
– В вашей тарелке помещается пол-литра, суп не диетический, а вы поправились на пять килограмм. Вам добавки не будет.
И ушел в кухню. Глеб Егорович поставил локоть на стол, театрально обхватил лоб ладонью и заворчал:
– В этом доме меня морят голодом.
– Папа, перестань, – бросил ему сын, но без раздражения, так как привык к тяжелому характеру отца. – Ребята, ешьте, вам силы нужны.
Очнувшись от дум, Платон заявил:
– Георгий Глебович, я не могу так сидеть… в неведении и без действий. Я должен сам разобраться, что произошло, кто это сделал.
– Мы же договорились… – нахмурился тот. – Ждем, что скажет Будаев, потом решаем, как нам быть.
– Будаев, конечно, хорошо, но я прошу вас достать мне парик… усы с бородой… Что еще способно скрыть внешность?
– Трость, – скептически подсказал Георгий Глебович.