— Ты хорошо спишь?

— Отлично.

— Сколько?

— По-разному бывает.

— От чего это зависит?

— От того, сколько мыслей в голове.

— Ешь нормально?

— Когда хочется.

— Трудности с дыханием бывают?

— Нет.

— Боли в груди?

— Тяжесть бывает, но не сильная.

— Холодный пот?

— Нет.

— Обмороки? Или ощущение, что вот-вот потеряешь сознание?

— Нет.

— Цикл регулярный?

— В смысле?

— Менструальный цикл.

— Нет.

— Когда была последняя менструация?

— Не знаю.

— Ты не следишь за этим?

— А что, надо?

— Хорошо бы. Предохраняешься?

— Что-что?

— Ну, чем-то пользуешься? Презервативами, спиралью, таблетками…

— Какими таблетками?

— Есть такие новые препараты: если их принимать, не забеременеешь.

— И правда помогает?

— Конечно! Твой муж что, не использует презервативы?

— У меня больше нет мужа.

— Он тебя бросил?

— Это я его бросила.

— А когда вы были вместе, он пользовался презервативами?

— Не знаю. Я вообще не знаю, что такое презерватив.

— Ведешь регулярную половую жизнь?

— С чего бы мне рассказывать тебе об этом?

— Если не хочешь, не будем об этом говорить.

— Не хочу.

Армандо убрал инструменты в сумку, сел в полуразвалившееся кресло и вздохнул:

— Тебе надо притормозить, Лина. Ты себя загнала.

— В смысле?

— У тебя нервное истощение. Ты совсем себя не бережешь.

— И что с того?

— У тебя бронхит. Я дам тебе микстуру.

— А дальше мне что делать?

— Надо обследоваться: печень немного увеличена.

— У меня нет времени на обследования. Дай мне лекарства.

Армандо недовольно покачал головой:

— Послушай, я уже понял, что с тобой лучше не ходить вокруг да около: у тебя шумы в сердце.

— Что это значит?

— Это значит, что есть проблема, и возможно, не самая безобидная.

Лила встревоженно нахмурилась:

— Ты хочешь сказать, что я умираю?

— Нет, — улыбнулся он, — но надо обследоваться у кардиолога. Приходи завтра ко мне в больницу, я направлю тебя к хорошему специалисту.

Лила нахмурилась, встала и холодно сказала:

— Завтра не получится. Завтра я иду к Соккаво.

Особенно ее бесил взволнованный голос Паскуале. По пути домой он начал допытываться:

— Что тебе сказал Армандо? Что с тобой?

— Ничего, все нормально, просто надо больше есть.

— Вот видишь… Ты совсем о себе не думаешь.

— Паскуа, — не сдержалась Лила, — ты мне не отец, не брат, ты мне никто. Оставь меня в покое, ясно тебе?

— Я что, не имею права о тебе беспокоиться?

— Нет. И будь повнимательнее с тем, что делаешь и говоришь, особенно при Энцо: только попробуй сказать ему, что мне стало плохо, — а это неправда, плохо мне не было, просто голова закружилась, — и нашей дружбе конец.

— Возьми пару выходных и не ходи к Соккаво. Сначала тебя отговаривал Капоне, теперь комитет: это вопрос политической целесообразности.

— А мне плевать на политическую целесообразность. Вы втянули меня в неприятности, а теперь я буду делать то, что считаю нужным.

Она не пригласила его подняться, и он уехал обиженный. Придя домой, Лила с особой нежностью поцеловала Дженнаро, затем приготовила ужин и села ждать Энцо. Она решила почаще отрываться от дел и устраивать себе перерывы для отдыха. Энцо задерживался, и Лила покормила сына ужином. Она боялась, что в этот вечер Энцо встречается с женщинами и вернется поздней ночью. От этих мыслей вся ее нежность к сыну улетучилась, и, когда он опрокинул стакан воды, Лила заорала на него как на взрослого, ругаясь на диалекте: «Можешь ты хоть минуту посидеть на месте? Сейчас как врежу! Всю жизнь мне испортил!»

В этот момент появился Энцо. С ним она постаралась быть приветливой. Они поели, хотя Лиле кусок не лез в горло, ей было больно глотать и драло грудь. Когда Дженнаро уснул, они сели за задания, но Энцо быстро устал и сказал, что хочет спать. Лила предпочла пропустить его слова мимо ушей — она хотела посидеть с ним подольше, потому что боялась остаться одной у себя в комнате: вдруг симптомы, о которых она не рассказала Армандо, проявятся снова и убьют ее.

— Может, все же объяснишь, что происходит? — тихо спросил Энцо.

— Ничего.

— Ты всюду таскаешься с Паскуале. Что у вас за секреты от меня?

— Мне приходится с ним таскаться: он же записал меня в профсоюз, вот мы и ходим по профсоюзным делам.

Энцо смотрел на нее с отчаянием.

— Что ты? — спросила она.

— Паскуале рассказал мне, что ты устраиваешь на заводе. Ты обо всем докладываешь ему, докладываешь комитету… Один я не должен ничего знать.

Лила вскочила с места и побежала в ванную. Значит, Паскуале проболтался. Но что именно он успел рассказать? Только о бумаге, которую она от имени профсоюза собиралась подать Соккаво, или еще и о Джино, и о том, что ей стало плохо на виа Трибунале? Промолчать он, конечно, не мог: в мужской дружбе свои законы — неписаные, но нерушимые, — не то что в женской. Немного успокоившись, она вернулась к Энцо.

— Паскуале — трепло.

— Паскуале — мой друг. А вот кто мне ты?

Его интонация потрясла Лилу. Стыдясь собственной слабости, она пыталась сдержать слезы, но они сами покатились у нее по щекам.

— Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности, у тебя и своих хватает. Я боюсь, что ты меня прогонишь! — Она высморкалась и добавила шепотом: — Можно я сегодня лягу с тобой?

Энцо смотрел на нее, не веря собственным ушам.

— В каком смысле?

— В каком хочешь.

— А чего хочешь ты?

Лила, упершись взглядом в стоявший посередине стола дурацкий графин с куриной головой, который так нравился Дженнаро, проговорила:

— Я хочу, чтобы ты был рядом.

Энцо печально покачал головой: