врачом-неврологом в той же поликлинике, что и его мать, и с ее помощью Василисе удалось записаться на прием.

В назначенный день, вооружившись, как обычно, ежедневником и карандашом, а также бросив в сумку диктофон, она сидела у кабинета с табличкой «Невролог» и ждала, когда наручные часики покажут 14:30».

Любовь Андреевна Матросова оказалась моложавой красивой женщиной, чей возраст определить на глаз Василиса не сумела: женщине можно было дать и тридцать пять, и чуть больше. Ей удивительно шел белый накрахмаленный халат, под которым угадывалось строгого силуэта платье.

– Вы Стожникова? – спросила она, повернувшись от стола, за которым что-то писала.

– Да. Вам звонили…

– Проходите. Присаживайтесь вот сюда, к столу. – Она указала на стул, придвинутый к торцу, и Василиса села, сразу потянув из сумки ежедневник. – Я не очень поняла проблему, с которой вы пришли.

– Любовь Андреевна, я к вам не как к врачу, а скорее, как… не знаю… как к свидетелю, что ли…

– Свидетелю чего? – чуть насторожилась Матросова.

– Понимаю, звучит странно, но я журналист, сейчас работаю над статьей о Бегущем со смертью…

Лицо Матросовой стало совершенно белым, она даже непроизвольно ухватилась пальцами за край столешницы, а второй рукой прикрыла лицо и судорожно вздохнула:

– Боже мой… Столько лет… кому это может быть нужно – теперь?

– Любовь Андреевна, мне важно понять, что за человек был Леонид Вознесенский. Насколько я знаю, вы… словом…

– Договаривайте: мы были близки с Леней, собирались пожениться, – сказала женщина, не отнимая руки от лица. – Вы даже представить не можете, через что мне пришлось пройти потом… Но я и тогда говорила, и вам вот сейчас скажу: никогда и никто не заставит меня поверить в то, что Леня мог поднять руку на кого-то. Ни-ког-да! – отчеканила она, выпрямившись и сцепив пальцы рук в замок. – Это самый добрый, порядочный и достойный человек, какого вообще можно представить!

Василиса даже опешила слегка от такого напора:

– Любовь Андреевна, да я же ничего не утверждаю… я статью пишу… мне важно узнать о нем побольше… хочу понять, как человек с такими данными, с такой характеристикой…

– «Характеристикой»! – перебила Матросова и встала, прошлась по кабинету и, остановившись напротив Василисы, чуть наклонилась к ее лицу: – Да при чем тут характеристики?! Вы что – не понимаете?! Он не мог! Он никогда бы никого не убил! Никогда! Он собирался людей лечить, спасать – понимаете? Это совершенно другой склад личности! Те, кто настроен спасать, убить не могут! А Леня… это же… не знаю, как вам объяснить, чтобы дошло… Это был сгусток нежности, он за руку брал таким жестом, что внутри все трепетало, понимаете?

Она снова опустилась на стул и закрыла руками лицо:

– Вот, не думала, что спустя столько лет мне снова будет так больно…

– Вы… любили его? – тихо спросила Васёна, испытывая почему-то чувство ужасной неловкости, словно вторглась в сферу, куда заходить было нельзя ни при каких условиях.

– Я люблю его и сейчас… Потому что никогда не верила в его виновность. Что, скажете, так не бывает?

– Ну почему… только…

Матросова вдруг выпрямилась и посмотрела на Василису с нескрываемой неприязнью:

– Хотите узнать, почему я не боролась? Боролась – как могла, насколько сил и возможностей хватало у студентки-шестикурсницы, а потом у врача-ординатора! И учтите еще один момент: в этом городе не было ни одного человека, кто не считал бы Леню виновным! Ни одного! От меня родная мать отвернулась на два года, потому что я отказывалась верить в то, что он кого-то убил! Да, я писала письма, я по инстанциям бегала – но что толку? Кто мне поверил бы, когда всё против него? Всё и все! – Матросова даже задохнулась, закашлялась, полезла в стол и сунула под язык какую-то таблетку. – Извините… Просто все это так неожиданно… столько лет прошло, я вроде уже привыкла, но вот… Меня ведь даже на свидание не пустили – я не родственница. И писем от меня тоже не принимали…

– Любовь Андреевна, а все-таки… Я понимаю, что вам как близкому человеку в подобное верить сложно, но ведь просто так не сажают на такие сроки?

– Это было кому-то выгодно! – решительно произнесла Матросова. – Кто-то хотел, чтобы Леня сел, кто-то подкинул ему все эти улики – я другого варианта не рассматривала никогда.

– Но… кому мог мешать простой студент-медик?

– Мог мешать его отец. Он работал в то время заместителем директора «Прибормаша», но фактически руководил предприятием – директор был тяжело болен. А завод этот выпускал какие-то уникальные приборы, что-то, связанное с космической отраслью, я точно не помню…

– И вы думаете, что кто-то хотел при помощи сына повлиять на отца?

– А вы так не думаете? Как минимум – замазать, репутацию угробить. Сын – серийный убийца! – Любовь Андреевна покачала головой: – Нет, Василиса, Леня сел не за то, что кого-то убил, а совсем по другой причине, но разбираться в этом никто не захотел, потому что дело было громкое. Так было удобно: студент, улик полный дом… Я думаю, что его просто сломали в тюрьме и он начал признательные показания давать. Ни за что не поверю, что все это правда, умирать буду – не поверю, – снова повторила она фразу, сказанную уже несколько раз.

– Вы… ждете его? – снова чувствуя себя максимально неделикатной, спросила Василиса, но ей почему-то очень важно было услышать ответ на свой вопрос.

Матросова долго молчала, задумчиво глядя в окно, за которым пошел дождь, обещанный синоптиками еще с утра.

– Я не думаю, что он когда-то освободится. И даже если вдруг… очень сомневаюсь, что Леня вернется сюда, в город, где все так трагически для него закончилось. Я бы точно не вернулась. Так что, наверное, уже не жду… Я ответила на все ваши вопросы? – Она бросила взгляд на часы. – У меня сейчас пациент…

– Да, спасибо большое! – Васёна смахнула в сумку ежедневник и карандаш и встала. – Простите, если я заставила вас вспомнить что-то неприятное…

Неожиданно Матросова улыбнулась:

– Что вы! Воспоминания о Лене – возможно, самое приятные воспоминания, что у меня есть. Удачи вам, Василиса.

– Спасибо! – еще раз поблагодарила Васёна, направляясь к двери. – До свидания!

Из здания поликлиники она вышла со смешанными чувствами. Наверняка Любовь Андреевна Матросова не могла быть до конца объективной в своей оценке Вознесенского и его поступков, но она натолкнула Васёну на другую мысль: а что, если Леонид и правда был тоже всего лишь жертвой? И что, если в этом деле действительно мог фигурировать чей-то интерес к заводу «Прибормаш»?

«Надо еще в эту сторону поискать,