улыбкой. Она улыбалась всю дорогу до стены вокруг храма Люнсянь, где торговали овощами. Там купила у старухи пучок порея.

Ханс дожидался ее, стоя на солнце. Вдвоем они вошли через ворота в виде дракона, возложили подношения на алтарь и зажгли благовонные палочки.

«Сделай так, чтобы Ханс уехал из Мяоли! Подойдет любой колледж в Тайбэе! Я сделаю все, что попросишь».

Иви очень надеялась, что Вэньчан услышит ее молитву.

Люди входили и выходили со своими подношениями, зажигали благовония, читали молитвы, сложив ладони лодочкой, но доходили ли их молитвы до неба? Если боги слышат, почему в мире столько страдания? А если нет, то какой смысл молиться?

Она сказала Хансу назвать его имя, дату рождения и адрес. Он не кивнул в ответ, просто продолжил молитву. Целый год он готовился к повторному экзамену в медицинскую школу. Они вышли через ворота в виде тигра. Иви купила миску темпуры по-тайваньски и омлет с устрицами. Вдвоем они прошли через ночной рынок, купили кулек жареных шариков из батата и вернулись домой на ее мотоцикле.

Ховард проходил обязательную военную службу, так что Иви истомилась в одиночестве. Наконец-то ей было с кем поговорить. Она болтала без умолку, рассказывала забавные истории про других девушек, тоже ожидавших своих парней из армии, о своей работе – особенно о том, как она по запаху отыскивает недомытые места в разных укромных уголках и трещинах, которые другие клинеры пропускают, о том, как совершенствуется в распознавании ароматов, о том, какой занозой в заднице может быть Ширли. Ханс уже собирался ложиться спать на полу возле ее кровати. Иви смотрела, как он надевает наволочку на подушку.

– Переезжай ко мне, – сказала она. – До экзамена еще три месяца. Приезжай в Тайбэй и готовься здесь. Устрой себе финальный спринт. Ховарда нет, и я ужасно скучаю.

Ханс не ответил, а Иви не стала настаивать. Она знала, что брат единственный, кто занимается работой по дому, и что он не может оставить мать одну. Ханс переживал за нее, переживал за свою старшую сестру и за отсутствующего отца. Так переживал за других, что на себя времени не оставалось.

Что, если тот день все решил? Да, дело было именно в том дне. Если б она задала ему больше вопросов, если б обратила внимание, какой он тихий, если б заметила шрамы, которые он прятал под манжетами рубашки, если б проявила больше заботы и сочувствия, может, Ханс не уехал бы? И сейчас был бы рядом с ней?

Как много «если»! Иви возненавидела этот мир, потому что стоило ей обвинить его в своих несчастьях, как на нее наваливалось чувство вины. Чувство, что это она – убийца.

7

Иви не рассчитывала снова оказаться в Бангка, тем более при таких обстоятельствах.

– Почему ты пришла одна? Почему тот настырный тип по телефону не явился с тобой? Как ты меня нашла? Ты же не водишь дружбу с полицейскими, а? У них на меня ничего нет, я абсолютно чист. Так чем все-таки ты занимаешься? По телефону ты что-то говорила, но я уже забыл.

– Ты много болтаешь. – Иви покачала головой, ее взгляд был дерзким и отстраненным. – Надо ответить на вопрос, чтобы задать свой.

Чэн Чуньчинь снова рассмеялся. Ее пассивная агрессия пришлась ему по вкусу. Он был из тех, кто тушит огонь огнем.

– Ладненько. – Чэн Чуньчинь отложил ложку и мелодраматически всплеснул руками, словно привередливый пожилой джентльмен. – Твоя очередь.

Иви объяснила ему ситуацию, кое-где ее пригладив, кое-что утаив и избежав любых упоминаний о Хансе.

Рассказывая, она внимательно наблюдала за реакцией Чэн Чуньчиня. Тот сидел расслабившись, облизывал губы, разминал шею, постукивал по краю пустой миски металлической ложкой. Но глаза у него блестели, а брови время от времени взлетали вверх. Чэн Чуньчинь поглядывал куда-то в угол, словно сосредоточиваясь или что-то вспоминая. Он оказался хорошим слушателем и ни разу ее не перебил. Иви не хотелось говорить о работе, но все-таки пришлось рассказать, максимально деликатно, равно как и про обоняние – «временами слабое, временами наоборот», – и про историю с «Мадам Роша».

Под конец Чэн Чуньчинь даже перестал стучать ложкой по миске, забыв скрывать свой интерес. Его глаза блестели, а слова так и потекли изо рта, стоило его открыть, как будто он готовился к ответу все время, что она говорила. Он перешел к настоящему допросу, не притворяясь, будто беседует с ней.

Иви отвечала как можно мягче, избегая обострения. Чэн Чуньчинь был в восторге, словно наткнулся на удивительное сокровище, которым очень хотел завладеть. Он оказался на редкость наблюдательным, и его вопросы были куда откровенней, чем у детектива. Иви невольно восхищалась им.

– Как ты его называешь? – спросил Чэн Чуньчинь.

– Что?

– Ты должна дать этому парню имя. – Он ткнул пальцем себе в ухо. – Ты все время говоришь «он», или «убийца», или что-нибудь в таком роде, но это звучит грубо. Тебе кажется, что он где-то далеко или что он отличается от тебя, но это не так.

Иви вспомнила о «расчеловечивании преступников» – разделе из учебника по криминальной антропологии, который читала в колледже. Это означает отказывать в статусе человека тому, кто в действительности ничем не отличается от тебя. Он может быть твоим соседом, одноклассником, преподавателем, сторожем по соседству. Может иметь постоянную работу и прекрасную семью. У него могут быть свои заботы, предпочтения, интересы, сильные и слабые стороны. Он такой же, как ты.

Ладно, она попробует воспринимать самого Чэн Чуньчиня как человека, хоть не понимает его и не одобряет. В каком-то смысле он прав. Называть жестокого убийцу «дьяволом» или «чудовищем» сродни морализаторскому тщеславию. Возможно, люди поступают так из страха перед собственной темной стороной, имеющейся у каждого.

Для того чтобы тень обрела форму, надо дать ей имя. Позволить ей укорениться в родной почве, очертить ее контуры.

– Гренуй[27], – негромко выдохнула Иви. Удивительно – как только это слово вылетело у нее изо рта, его лицо появилось перед ее мысленным взором: с глазами, носом и ртом, с узнаваемым выражением. Сколько раз она пыталась представить его себе! С именем он перестал быть неуловимой тенью или миражом.

– Как-как?

– Гренуй.

– Имечко странноватое. – Чэн Чуньчинь подозрительно покосился на нее, но больше ничего спрашивать не стал. – Ну, если ты так его себе представляешь… Ты все говоришь и говоришь, но единственное, что имеет значение, это запах, на той занавеске или на одежде, или где он там еще был. Запах, который смогла учуять только ты одна. –