в ушах серебро или ляпис-лазурь как отсылка к шестидесятым и семидесятым, а может, и к тем грустным временам, которых никто в моем окружении не помнил или вообще не знал.

Я пыталась быть такой же, как все. Даже купила вельветовое коктейльное платье от Бетси Джонсон – тесный лиф с лайкрой и короткая юбка волнами, только чувствовала себя в нем по-дурацки, как циркачка, случайно попавшая в фильм Феллини, в то время как моей настоящей стихией было нордическое отчаяние или, скажем, «Седьмая печать»[143] Бергмана. И тогда ко мне пришло весьма болезненное осознание, что девчонка, которой я когда-то была, та, что указывала всем, что делать, та, что всегда побеждала, – больше не вернется. И неважно, смогу ли я выстоять эту депрессию, ничего не изменится, потому что она уже изменила меня. Ущерб не загладить ничем. И угрюмость уже никогда не уйдет, ведь депрессия стала моей сутью. Она всю меня выкрасила в свои тона, и мне оставалось просто смириться с этим.

Как ни странно, это смирение меня успокоило. Да, я все еще сбегала в женский туалет, содрогаясь от рыданий, и пряталась в темных углах, лелея такую знакомую боль, но понемногу меня накрывало осознание, что теперь это неотъемлемая часть жизни – по крайней мере, моей жизни. И, возможно, так будет всегда. Возможно, так я и буду продолжать жить: делать домашние задания, готовиться к экзаменам, писать доклады, форматировать ссылки и сноски по стандарту, может, даже ходить на свидания с кем-то, кто не в два раза старше меня и не в два раза глупее. Буду жить самой обычной жизнью девочки-подростка – Господи, даже в чирлидерши подамся, – но во мне все равно что-то будет не так. Я буду не такой, и этого не изменить.

Я напоминала выздоровевшего алкоголика, который перестал пить, но не перестал мечтать каждый день, каждый час, о глотке Glenfiddich[144], или Mogen David[145], или мюскаде[146]; я могла быть в депрессии, но не страдать от депрессии, переживать ее бессимптомно. Но переживать – что именно? Ах да, я бы то и дело напоминала себе: «Моя цель – выбраться из этой жизни и когда-нибудь, когда это станет возможным, вылепить из самой себя новую личность». Может, я найду способ защитить себя, не поддаваться ее симптомам (слишком хорошо понимая, что достаточно лишь один раз проявить слабину) так долго, как понадобится, чтобы выбраться из этой гнили и обратиться за помощью, настоящей помощью, не такой, что могли дать доктор Айзек или родители. Я могу на несколько лет превратиться в подростка-робота, который со страстью зомби убивается ради оценок, но со стороны кажется совершенным и безупречным.

Отказываясь признавать, что у меня нет будущего, я только и делала, что строила планы на будущее, делала вид, что настоящее, со всеми его сложностями, – всего лишь затянувшаяся, вымученная преамбула к настоящей жизни, которая ждет меня где-то впереди, просто не здесь. Я останусь той самой девочкой, которая проводила восемь недель в летнем лагере в ожидании двухчасовой поездки домой, только теперь я буду избегать взрослой жизни, все больше веря, как я верила когда-то, что если смогу выбраться из дома, из-под ни на секунду не прекращающегося перекрестного огня родителей, то, возможно, и победить смогу.

А потом в моей жизни появился Заккари, и он был не просто каким-то там парнем – он был ошеломительно красивым старшеклассником из хорошей семьи. А еще он был капитаном школьной команды по теннису и по закону жанра должен был встречаться с какой-нибудь длинноногой красоткой в мини-юбке. Я понимаю, что нет ничего необычного в том, чтобы в разгар прекрасных порывов первой любви задаваться вопросом о том, как можно было заслужить это счастье, но когда это счастье настигло меня, я была совершенно сбита с толку. Наша парочка была воплощением самого что ни на есть смехотворного мезальянса, прямо как Лайл Ловетт[147] и Джулия Робертс.

Возьмем классного, общительного, обаятельного, веселого парня, до того идеального по любым параметрам из длиннющих мамочкиных списков, что ему на лоб можно ставить штамп «парень мечты». И этот парень встречается, хм, со мной. И все вокруг думают: «Это вообще возможно?» Я не раз пряталась в кабинке туалета, слушая, как другие девчонки про нас сплетничают. И во всем с ними соглашалась: будь я одной из них, я бы сама отпускала злобные комментарии и считала, что эта ведьма-девятиклассница, со своими длинными волосами и длинными юбками, захомутала Заккари только потому, что многое ему позволяет, или офигенно делает минет, или еще что-нибудь. Про себя я твердила: «Не может быть, черт возьми, не может быть, да не может тебе так повезти». Когда Заккари был рядом, я чувствовала себя такой защищенной, такой любимой, такой избалованной вниманием и завернутой в сотни слоев защитных покровов, что меня переставало беспокоить даже то, что происходило между матерью и отцом. И все же я постоянно ждала, что из табакерки выскочит чертик и объявит: «Твое время вышло!»

Я была настолько поглощена Заккари, что не замечать, что с отцом мы совсем не видимся, оказалось несложно. Отношения заменили мне все: мы устраивали парные свидания с друзьями и вместе ходили на концерт The Police[148] (во мне проснулась оторва, и я выкрасила волосы в розовый и собрала в небрежный пучок), мы ходили на свадьбу брата Заккари (а до этого, само собой, и на вечеринку в честь помолвки), мы безбожно прогуливали занятия и катались на новенькой 280ZX[149] Заккари, словно парочка подростков из пригорода; или тайком обжимались в его спальне, выключив свет и задернув шторы. Мне казалось, что я годами втихую, полушепотом умоляла Бога заставить меня – или то, что делало меня мной, – исчезнуть, воплотиться в ком-то другом, в ком-то, кто бы не делал вид, что над самым безоблачным летним днем неизбежно сквозит смутная и безумная тень зимы; и в конце концов Он послал мне Заккари и позволил испытать сверхъестественную легкость бытия рядом с идеальным бойфрендом. Я наконец-то испарилась, и мое место заняла та, другая девушка и ее чудо-возлюбленный, прямиком из любовных романов серии Harlequin[150].

Испытав на себе это невероятное заклинание, исполнившее мою мечту, я решила, что не дам отцу все испортить, и не соглашалась ни видеться с ним, ни даже слушать про суды или проблемы с деньгами. Я не хотела тратить целый час на дорогу, возвращаясь со встречи, что всего-то и длилась пару жалких часов, не хотела терять время, телепаясь по мосту Трогс-Нек, пока