Впервые оказываюсь на председательском этаже КГБ – свидетеле несчетных трагедий. Комната П. П. Лаптева по площади немала, но, уставленная шкафами, стеллажами, столами, стульями, на которых штабелями и россыпью лежали книги, газеты, досье, несброшюрованные бумаги, она напоминала мелкооптовый склад.

Пал Палыч, как его все звали, с черными кругами под глазами от нескончаемых бдений, настроен на «трудный август». Он вручает мне несколько справок и проектов с просьбой ознакомиться, не покидая его кабинета.

Два-три часа каждый из нас занят своим делом. Несколько раз по прямому телефону Лаптев общался с председателем КГБ. Из птичьего наречия, на котором велись беседы, трудно было расшифровать даже предмет разговора. Положив трубку на рычаг после последнего по очереди звонка Андропова, Лаптев говорит – нас торопят, если я в основном закончил чтение, то, пожалуйста, мнение о проектах межведомственных групп.

Речь шла об обращениях к чехословакам, а также руководителям ряда иностранных государств и о сообщении, предназначенном нашей общественности.

Задаю Лаптеву прямой вопрос:

– Есть решение о военной операции?

– Нет, такого решения еще не принималось. Но никакой из возможных вариантов не исключается. Отсюда заблаговременное составление материалов также на случай конфликтного исхода.

Дополнительный вопрос:

– Политические, экономические и прочие несиловые рычаги воздействия исчерпали себя?

Лаптев со свойственной ему осторожностью замечает:

– Все нити сходятся у Брежнева. Никто, кроме него, не в состоянии предсказать развитие обстановки и на ближайшие двадцать четыре часа.

Свое нелестное суждение относительно проектов я не счел нужным лакировать. Либо от авторов скрывали задачу, либо они не приняли ее. Подготовленные обращения не убедят даже друзей, верящих в справедливость социалистической идеи и в миролюбие Советского Союза. Что же тогда говорить о недругах и сомневающихся?

Не ведаю, как докладывал Лаптев мою точку зрения, но до 19 августа меня снова оставили в покое. Зато потом впрягли так, что приходилось удивляться собственной выносливости.

Между тем я принял дела в 3-м Европейском отделе МИДа. У меня вдосталь вопросов: отчего наша сторона не по-хозяйски обошлась с интересными идеями и зондажами «большой» боннской коалиции? Почему фактически полностью свернут флаг единства и отодвинут на задворки мирный договор? Надо разбираться и разбираться, но трудно отделаться от впечатления, что о перспективах мы думали не в первую и даже не во вторую очередь. Или собрались снимать урожай обязательно после заморозков?

Звонок министра по прямому телефону – зайдите. Очень хорошо – сразу и выложу свои впечатления. Он, кстати, доверяет свежему взгляду. Но мне не дано было даже рта раскрыть. Без вводных фраз Громыко предлагает, чтобы я считал себя мобилизованным со следующего дня. Моя рабочая комната – «предбанник» министра, где он принимает иностранцев. Ночлег, если выпадет время на сон, в собственном служебном кабинете. Пока же, для вхождения в курс, надлежит ознакомиться со всеми телеграммами за август и спецдонесениями, которые адресованы Громыко лично и о существовании которых никто не должен знать.

– Многообещающее начало, – попытался сыронизировать я.

– Не до шуток, – отрезал министр. – Условимся вот еще о чем. Я ночую в городе. Если будут поступать данные, которые потребуют реакции или непременной моей осведомленности, сразу звоните.

– Для ориентировки я должен знать, принято или не принято решение о применении силы или угрозы применения силы против ЧССР?

– Во-первых, не против Чехословакии, а группы политиканов, сбивающих страну с курса сотрудничества с нами. Во-вторых, никаких окончательных решений еще не выносилось. Это должно случиться, строго для вашего сведения, в ближайшие день-два.

– Есть ли ясность, как откликнется внешний мир на силовой вариант развития? Судя по открытым публикациям, рассудительной реакции не предвидится.

– Оваций никто не ожидает. Но сдавать из-за этого свои позиции мы не собираемся. На остальные вопросы вы найдете ответ, ознакомившись со спецматериалами.

Теперь надо восстановить течение рокового заседания в зале секретариата ЦК вечером 20 августа. Кто и что там говорил, не знаю: советников и экспертов туда не допускали. Параллельный обмен мнениями в приемной наверняка отличался содержанием от совершавшегося рядом – за двойными дверями. В. В. Загладин, кто-то из отдела по связям с соцстранами, от МИДа B. C. Семенов. Как позже я слышал, он шел за специалиста по оккупационной практике. Мои с Загладиным оценки издержек применения силы совпадали в главном – годы усилий по налаживанию более конструктивных отношений между Востоком и Западом пойдут прахом.

Из зала заседаний выходит Громыко, передает мне материал примерно на десяти листах и скороговоркой произносит:

– Это – сообщение о вводе войск в Чехословакию. Внимательно вчитайтесь, чтобы не проскочили фактические неточности. Через час текст должен быть в ТАСС.

Значит, все-таки совершилось. Жребий брошен.

Читаю. Что за несуразица?! Сенатор такой-то заявил… «Вашингтон пост» написала… агентство Франс Пресс сообщает… чехословацкий эмигрант, «известный своими реакционными наклонностями»… Сплошная публицистика. В конце – союзные государства, выполняя свой долг, решили прийти на помощь «здоровым силам».

«Нарочно не придумаешь» – была такая рубрика в сатирическом журнале «Крокодил». Хуже того, что показывал мне в августе П. П. Лаптев.

Беру чистый лист. Набрасываю несколько фраз. Не успеваю закончить, за спиной возникает Громыко:

– Вы ознакомились?

– Проект ни на что не годен, если не выставлять себя на посмешище.

– Это не проект, а решение политбюро.

– Тем паче.

– Что вы предлагаете? – спрашивает Громыко неуверенно.

– Имеется, судя по тексту, какое-то обращение руководителей ЧССР за поддержкой. Оно, видимо, и должно было бы стать предлогом и обоснованием. Но никак не спекуляции прессы или рассуждения парламентариев. США вторгались в Доминиканскую Республику по приглашению безымянного капитана тамошней полиции. Это – коль требуются прецеденты. Утвержденный текст можно отправить нашему постпреду в ООН на случай баталий в Совете Безопасности.

– Давайте ваш набросок. Попробую доложить. Помогите разобраться в почерке.

Дописываю окончания нескольких слов, раскрываю аббревиатуры, прибавляю заключительную фразу и передаю Громыко. Все еще недоуменный, он скрывается за дверью, которую перед ним распахнул сотрудник охраны. А вскоре возвращается и с привычной строгой миной извещает:

– Ваше предложение принято. И вот что еще. Пишите-ка обращение к президенту Свободе. Нет-нет, – поправляется он, – тезисы обращения Свободы к своим согражданам. Учтите характер президента и его соображения, поступившие сегодня из Праги.