- Нечего было скрывать от Тоньки правду, - в сотый раз раскрывал ему истину, еле-еле ворочая языком. – Что тебе мешало рассказать, как есть? Ах, да. Хотелось подольше потрахаться, а не дрочить, выслушивая проклятья в мой адрес.

- Да пошёл ты…

А я и пошёл. Вот, как на кануне Нового года пошёл, так и ходил без результата. Хорошо, что Сеня составил компанию два дня назад. Теперь ходили вместе по однообразному маршруту – туалет, кухня, диван в гостиной, заляпанный чёрте чем.

Постоянно набирали заветные номера, но звонки уходили в никуда. Такое ощущение, что мы в чёрном списке. А сколько слов, признаний, стенаний я послал в бездушную темноту. Сколько я провёл под дверью, надеясь услышать её шаги, голос, хоть какой-нибудь звук. Даже вредная соседка смирилась с моим возлежанием на коврике и, обозвав пьянью, выносила противный кофе.

Отец обрывал телефон, писал сообщения, но каждый раз оказывался посланным русским матерным, от которого возбудился до такой степени, что припёрся седьмого ко мне домой и потребовал явиться на семейный ужин, где присутствовали Михалёвы в полном составе.

- Моя услуга может подорожать в несколько раз, - гневно зашипел, среагировав на оттопыренный средний палец.

Пришлось тащиться, всем видом показывая своё отвращение. А вид был красноречив – костюм многодневной носки, заляпанный пятнами разного химического состава, рубашка с оторванными пуговицами, когда-то белого цвета, щетина, больше смахивающая на всклокоченную бороду, и амбре, от которого мухи падали на лету, если бы не впали в зимнюю спячку.

Папаша краснел, серел, багровел и пыхтел похлеще самовара, мама отворачивалась, смахивая слёзы, Николай с женой старательно делали вид, что всё нормально, приличия соблюдены, а Нона истерично хохотала по каждому поводу и без. Опять под кайфом, сука!

Так и не понял, на чём продержался весь вечер, наверное, на горячительных, но все остались живы и даже без травм. В какой-то момент отключился, попал в зазеркалье и глядел на происходящее через призму стекла в трещинах. Шевеление губ, лживые улыбки, наигранное восхищение при поедании десерта, напряжённые позы. Звуков, запахов нет. Всё вымерло.

Десять дней в пьяном угаре, притупляющим реальность, но не спасающем от боли. Юрка-Юрка… Зачем ты оставил дом без присмотра? Зачем нашёл на жопу проблемы? Ненависть ко всем. К родителям, лишившим будущего, к друзьям, напоминающим о празднике, к соседям, задолбавшим трезвонить в дверь и требовать убавить звук, к Валерии, отказавшей в понимании, лишившей тепла.

Её я страшно любил в моменты затмения, и одновременно ненавидел, с той же силой. Любил и ненавидел, скребясь в дверь. Любил и ненавидел, просматривая общие селфи. Любил и ненавидел, вспоминая стук капель о металлическую крышу и горячий чай.

- Нужно приводить себя в порядок, - где-то на периферии воспоминаний нарисовался Сеня. – Завтра рабочий день, и девчонки должны выйти на работу. Поймаем их вечером, попытаемся поговорить.

Предложение отрезвило, заставив освободить квартиру от спиртного, принять душ и сменить одежду, пропахшую потом и перегаром. Утром, проспавшись, ломанулись в салон, бриться, мыться и чистить пёрышки. Да, да. Мужчины тоже чистят пёрышки, особенно когда готовятся к самой важной в жизни встрече.

И вот она, самая важная в жизни встреча. Смотрел на неё, такую родную, такую, сука, любимую, и не мог пошевелиться, не мог вздохнуть, не мог вымолвить слово. Жадно прощупывал взглядом лицо, измученное тоской и горем, обхватывал глазами фигуру, похудевшую, кутающуюся зябко в шубу, возвращался к губам, подрагивающим от сдерживания слёз. Ненавидел всех вокруг, весь мир, а её любил. До боли, до судорог, до помутнения.

Тонька визжала, набрасывалась на Сеню, тот вяло отбивался и трусливо лепетал какой-то бред, а я застыл на ней, на моей сладкой куколке, эгоистично кутаясь в крохи тепла. Разве можно любить сильнее? Разве можно жить без неё?

Антонина наоралась, схватила Леру и потащила прочь, лишая меня кайфа от близости с любимой, от возможности видеть, от зависимости просто стоять рядом. Хлопья снега кружились в лучах фонарей, подрывались от всполохов колючего ветра, скрывая за искрящейся стеной девушек, пряча от меня необходимую дозу, угнетая желание жить.

- Соберись, Глеб, не будь тряпкой, - взвыл Арсений, беспомощно опустив руки и растерянно глядя в темноту, проникающую в нутро. – Надо срочно решать твою проблему. Рыть землю, если понадобиться.

Единственное, что я мог предложить, это выбивание записи из отца с применением пыток. По-другому добиться от него улики не представлялось возможным. Этот утырок ни за что не выпустит из рук рычаг управления мной, только если вырвать его вместе с этими руками.

Работа затянула, оставив только ночи для ломки души. Каких-то шесть часов, наполненных тянущей болью и тахикардией сердца, а выматывали похлеще температурного бреда. На утро, поспав в общей сложности пару часов, ощущала себя перемолотой промышленным комбайном. Усталость, слабость, головокружение и вечная головная боль.

Тоша перебралась ко мне, скрашивая вечера и помогая держать оборону. Глеб не отстал, как и Арсений. Каждый вечер они торчали перед входом и караулили конец рабочего дня. Сеня заваливал Тоню цветами, получая ими же по морде, а Глеб просто стоял и пожирал меня глазами. Такая безмолвная сцена, истекающая эмоциональными слезами.

Я избегала любой информации о нём, сбрасывая все дела с участием компании Казарцева и уходя, как только краем затрагивалась тема, или вскользь цеплялись сплетни. Мне спокойнее было не знать, что происходит в жизни Глеба, смирившись, что в моей его больше не будет. Конечно, когда-нибудь мои пути пересекутся с другим мужчиной, но в данный момент эта мысль вызывала тошноту и желание всунуть два пальца в глотку.

Дневное время пришлось загрузить под завязку, при чём выходные я тоже посвящала делам. Самое смешное, с калымной частью, было изучено и проработано. Борхан, истец по делу, оказался интересным мужчиной, вполне образованным, хоть и с огромными мадагаскарскими тараканами в голове. Придя на консультацию, он сразу предложил спуститься в кафе и продолжить беседу в более непринуждённой обстановке.

Тихая музыка, ароматы сдобы и тёплый салат расслабили и настроили на откровенный разговор, не скованный условностями офиса и деловыми терминами. Борхан развалился на стуле, отведав плова, цыплёнка-табака и салата из бобов, и нагло изучал меня.

- Чего такой грустный, Валерия? – почмокал губами. – Такой красивый. Глаза должны блестеть, а они тухлый.

- Давай, Борхан, откровенность за откровенность, - подалась вперёд, нарушив все правила этикета и облокотившись локтями на столешницу. – Вот ты почему женщинами разбрасываешься? Чем плоха оказалась Нурсана? Молодая, красивая, наверняка вкусно готовит.

- Она оказалась не такая, как я ожидал, - нахмурил брови Борхан и пригладил бороду.

- И меня выбросили, - медленно размазала десерт по тарелке. – Обещали жениться, говорили красивые слова, а потом я оказалась не такая, как ожидали. Правда, стадо баранов за меня не давали, так что истребовать обратно оказалось нечего. А знаешь, что самое обидное? Он предал меня, бросил, а я всё равно его люблю. Как дворняга, которую хозяин пнул под пузо ногой, а она припадает к земле, виляет хвостом и продолжает преданно смотреть на урода.