малое шевеление внутри, радовалась. И тревожилась: сырая подвальная комната в Нижне-Кисловском переулке — не самое лучшее место для малыша… А тут такой подарок!

Катя села на подоконник, вгляделась в высокую кирпичную стену, вставшую на противоположном берегу тихой глубокой реки. Там, за стеной этой, работал главный человек в стране — Сталин. Невольная улыбка возникла на лице Кати — она ведь тоже работает на всю страну, а значит, и на него — на Сталина.

По набережной, с той стороны реки, вдоль стены, одна за другой проехали три большие черные машины. Сердце невольно екнуло — в одной из них явно находился Сталин. На работу проследовал. Катя соскочила с подоконника и, сама не осознавая того, что делает, вытянулась в струнку. Что-то в ней сработало, а что именно, Катя Максимова не знала. Еще она заметила: вдоль линии следования трех автомобилей стояли строгие темные фигурки — часовые.

Значит, это точно был Сталин. У Кати даже дух перехватило — так близко от нее находился этот великий человек… Она не сдержалась, хлопнула ладонью по подоконнику, потом, оглядевшись, остановила взор на красном углу, где обычно висят иконы, перекрестилась:

— Спасибо тебе, Господи!

Через два дня заместитель начальника хозотдела Ивановский приехал в Нижне-Кисловский переулок, нашел нужный дом и позвонил в знакомую подвальную дверь.

На звонок никто не отозвался.

— Что за черт! — недоуменно пробормотал Ивановский. — И где же, скажите, находится разлюбезная Екатерина Александровна? Может, в бакалею за колбасой побежала? — Он подбил указательным пальцем небольшие светлые усы и произнес твердо, будто резолюцию на служебной бумаге поставил: — Подождем минут двадцать.

Но ни через двадцать минут, ни через полчаса, ни через час Катя Максимова не появилась. Ивановский уехал в управление раздосадованный — жаль, не удалось увидеть светлую обрадованную улыбку красивой женщины.

На следующий день он снова приехал к Кате Максимовой, также утром — результат тот же самый: Максимовой не было дома. Попробовал узнать у соседей, где она находится, — соседи ничего толком не смогли сказать.

— На заводе она, — мрачным тоном сообщила усатая бабка с вороньим носом-клювом, сидевшая на лавке у подъезда, — где же еще она может быть!

— А вдруг в булочной?

— Вряд ли, — отрицательно поводила из стороны в сторону клювом бабка.

Обескураженный хозяйственник, удивленно покачивая головой, уехал в управление.

Когда Кати Максимовой не оказалось дома и на третий день, Ивановский решил побывать на заводе, где она столь ударно трудилась. Пройти на строго охраняемую территорию промышленного объекта для него не составило особого труда — в нагрудном кармане гимнастерки у хозяйственника имелся документ, который назывался «вездеходом», на заводе он вместе с кадровиком прошел в цех, где работала Максимова.

Искали ее долго, никак не могли найти, но в конце концов нашли — цех заканчивал выполнение важного оборонного заказа, и Катя находилась на участке сдачи — приемки, где каждый прибор сосредоточенно рассматривали, простукивали и дули в какой-то патрубок двое военных с инженерными молоточками в петлицах. Максимова в красной «кимовской» косынке, повязанной на самые брови, находилась тут же, давала военным пояснения.

Ивановский подошел к ней и проговорил очень тихо и укоризненно:

— Ах, Екатерина Александровна, Екатерина Александровна!

Катя подняла голову и покраснела, будто девчонка, явившаяся в школу с невыполненным домашним заданием. Проговорила виновато:

— Простите меня, пожалуйста, товарищ Ивановский! — Вон, Катя даже фамилию его вспомнила, хозяйственник растянул губы в невольной улыбке. — Я все это время не выхожу отсюда — выполняем срочный оборонный заказ. Вынуждена ночевать в цехе…

Хозяйственник ощутил укор совести, — в ту пору с людьми еще случалось такое, — опустил глаза.

— Это вы меня простите, Екатерина Александровна, но иначе никак нельзя. — Хозяйственник вздохнул. — Ну как, берете комнату? Понравилась?

— Очень понравилась. — В Катиных глазах даже завспыхивали довольные огоньки, на лицо вновь наполз темный здоровый румянец, она повторила: — О-очень!

— Тогда получите, голубушка, въездной ордер, — хозяйственник вручил ей квиток с двумя печатями, красной и синей, как и в прошлый раз, — и большим треугольным штампом. Видать, аляповатый штамп этот и был главным, он давал право на въезд в новую комнату. — И распишитесь вот тут вот, — он подсунул Кате небольшой журнал с разлинованными страницами — похоже, стандартный армейский, предназначенный для учета стрельб на полигоне или выдачи форменной амуниции на складе. Следом протянул ручку-самописку.

Катя поспешно, словно бы боясь, что у нее отнимут ордер, расписалась.

На прощание хозяйственник окинул внимательным взором батарею готовых приборов, запакованных в эбонитовые корпуса, уважительно проговорил:

— Это все ваше?

— Наше, — Катя улыбнулась, — и не только это. — Улыбка у нее была открытая, лучистая, на щеках появлялись две неглубокие ямочки, ровные чистые зубы были такие, что улыбку эту хоть сейчас приклеивай к этикетке популярного зубного порошка под названием «Мятный», которым народ столичный очень охотно драил себе рты… Красивая была женщина Катя Максимова.

— Ежели что, — сказал хозяйственник, натягивая себе на голову форменную фуражку, — обращайтесь — поможем. — И, поймав удивленный взгляд Кати, пояснил: — Мало ли чего… Вдруг в мебели дырка или ножка отскочила… Привезем новую, заменим.

— Вы, товарищ Ивановский, не ругайте меня, — попросила Катя, — задание срочное, а у меня сразу в двух бригадах заболели бригадиры — простуда достала.

— Бывает. — Хозяйственник на прощание тряхнул Кате руку и покинул цех.

В новую комнату Катя Максимова переехала в марте, тринадцатого числа. Чертова дюжина не испугала ее. Старую мебель она оставила в Нижне-Кисловском, сделала это, правда, с сожалением: слишком много воспоминаний было связано с этими вещами — со шкафом, двумя этажерками, круглым столом, над которым обычно очень низко нависал шелковый выцветший абажур, покрытый рисованными цветочками, с разваливающимся диваном, обитом вытершейся тканью под названием «бобрик», — но старая мебель, во-первых, никак не состыковывалась с новой — она была из прошлого века, во-вторых, она просто не вмещалась в комнату на Софийской набережной, в-третьих, очень уж была облезлая…

Катя поплакала-поплакала немного — так устроена женская душа, да и вообще так положено, — и оставила мебель в подвале. Даже занавески, еще очень годные, оставила, вот ведь как. С собой забрала постельное белье, пахнущее чистотой и травами, — она закладывала в белье метелки полыни и чернобыльника, книги — и свои собственные, и книги Ики, в основном на немецком языке, еще забрала статуэтки, которые ей привозил из-за рубежа муж. Большинство из них были очень изящные, занятные. Для статуэток Катя заказала специальную полку наподобие музейной и попросила застеклить ее.

Стоило потом Кате только взглянуть на эту выставку — хотя бы мимолетно, — как перед ней обязательно возникал человек, которого она любила.

Новое жилье даже в сравнение не