верзила, но очень проворный. Я не успел и моргнуть, как сверкнуло лезвие, и он вонзил длинный нож в грудь Бриджит.

1851 год: в баре El Baron

Мистер Рэнквист оторвал грифель от бумаги.

— Так что же… мексиканец убил эту женщину?

Дядюшка Чичо как раз успел справиться со своими делами за стойкой и вернулся к столу. Посему Хулио пришлось ответить на этот вопрос только улыбкой — слова же произнёс пожилой бармен.

— Он сам так и думал. Я прекрасно видел его удар: умелое движение, лучший тореро не заколет быка ловчее. Только толку? Я уже догадался к тому времени, кто почтил «Дом восходящего солнца» визитом. А ты, мистер Рэнквист, нет? Ну так слушай: расскажу.

1822 год: рассказ дядюшки Чичо

Ладно уж, польстил старик Чичо себе… не догадался. Негр сам назвал мне своё имя: в то время, когда перебранка между Гальярдо и Питом Джонсоном едва началась, а Билл направился к ним от стойки.

Спокоен был гаитянец. Не волновался ни о собственной судьбе — а она ведь уже на волоске висела. Ни о своей женщине, которой тоже ничего хорошего не сулила ситуация. Кабы не похуже с ней могло всё выйти, чем с самим чернокожим…

Его здоровенная сигара и на четверть не сгорела. Он попросил ещё выпивки, и я спокойно налил: это ведь была моя работа. Что бы ни происходило в заведении, бармен обязан наливать — пока не придёт пора прятаться под стойку.

— Ты ведь местный испанец, Чичо. И, полагаю, не бывал на Карибских островах?

— Нет, мистер Сабадо. Не бывал.

— Тогда не слишком удивительно, что ты до сих пор не заподозрил, кто я такой. Тебя прощаю. А вот эти грязные животные… с ними я сейчас разберусь. Выпью — и разберусь.

— Раз вы один хотите разобраться с толпой первых бандитов Нового Орлеана… то тут лишь два варианта. Либо это глупость, и вы сейчас умрёте, мистер Сабадо. Либо же вы точно знаете, что делаете. В любом случае, хочу спросить: что вы на самом деле за барон такой? Окажите, как говорится, любезность, коли уж за хозяина меня почитаете…

Тут он впервые посмотрел мне прямо в глаза. До этого-то всё бегал взглядом туда-сюда, мотал головой. А в этот миг — прямо в душу. Глаза были чёрные, с пожелтевшими белками — глаза кого-то очень старого, очень мудрого и очень сильного. Не стесняюсь сказать: струхнул я тогда малость.

— Ну давай, Чичо, поразмыслим над этой загадкой…

В центре зала Билл Моррис как раз пререкался с Гальярдо, и Сабадо прервался, чтобы заявить, что никуда не уйдёт из «Дома восходящего солнца». А после продолжил:

— К тебе явился старомодно одетый гаитянец, почти похожий на труп, что курит сигары, пьёт за здоровье мертвецов и называет себя бароном. А при нём — жена, ирландка по имени Бриджит, любительница танцев. Тебе это правда ничего не напомнило?.. Тогда я прав: дурной у вас город. Кое-кто, поумнее, ушёл из заведения пять минут назад; эти люди догадались. Но тебя, как уже говорил, прощаю. Ты славный малый. Лучше бандитов, не почитающих природного своего покровителя. И лучше Сэма Голдмана, которому не нравится вся моя паства.

Я опять стакан наполнил, только уже не ему — самому себе. Очень, знаете ли, подходящий выпал момент, чтобы выпить.

— Я барон. Барон из рода Геде. А имя своё назвал правильно: вот только уважил тебя и произнёс его по-испански. Обычно это делают по-французски. И супруга моя – да-да… Мама Бриджит, слыхал о такой?

Что вот тут сказать? Можно было ему поверить. Можно было не поверить. Коли положить руку на сердце, многое бы моё мнение решило? Ситуация-то уже галопом неслась к развязке.

Барон достал из кармана старые золотые часы. Откинул крышку, посмотрел на циферблат…

— Сейчас мексиканец начнёт мне грубить. А очень скоро я всех здесь заставлю себя уважать. Так что у тебя, Чичо — пара минут, чтобы решить: почитаешь ли ты Барона Самди и Маму Бриджит, или понадеешься на своего бога. А может, конец себе укоротишь быстренько, по примеру мистера Голдмана… сам решай.

Бросил он часы на стойку передо мной, а сам поднялся с места, оправился, взял стакан со стойки — и сказал Бешеному Быку те слова, что уже пересказал тебе Хулио. А через миг Гальярдо ударил Маму Бриджит ножом. И уж тут всё прояснилось.

Ей этот удар в сердце, как оказалось — что мне пинок под зад. Только рассмеялась и выдернула клинок из груди. Кровь брызнула на платье и пол. Гальярдо опешил, конечно. Да все опешили, никто не мог ожидать подобного. Ветру ни один не успел пустить, как ирландка этот самый нож воткнула мексиканцу в глотку.

Бешеный Бык упал, за шею хватаясь, а она вскочила ему на грудь — и давай колоть в лицо. И смеялась. Жутко хохотала: у самой из груди льётся красная, и кровища мексиканца на неё фонтаном брызжет, а Мама Бриджит смеётся.

Едва кто-то из оцепенения вышел, потянулся за ножом да пистолетом — Барон Самди набрал бурбона в рот, а выдохнул-то из него огонь. Нет, не как фокусник: это было могучее пламя, что у дракона. Облизнул им половину зала, шторы вмиг полыхнули, люди обожжённые заорали… я аж оцепенел и лишь потому не спрятался.

Билла Морриса всего огнём охватило — как факел: побежал он к выходу, руками размахивая, да споткнулся и упал. Паника началась. Кто бросился на Барона, а кто к дверям. Только двери-то распахнусь уже внутрь: повалили в «Дом восходящего солнца» негры. Все во фраках, как сам Барон Самди, только старых и драных. И вооружённые до зубов.

Ловкие, быстрые, приземистые какие-то, аки обезьяны. Принялись резать всех, а кто колол их да стрелял — всё без толку. Страшное было зрелище, убивали они людей без разбору — сдержал Барон своё слово, в этом не откажешь. Заставил себя уважить.

И выбраться-то из зала невозможно сделалось. Двери, окна, лестница