litbaza книги онлайнСовременная прозаМесть и прощение - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 58
Перейти на страницу:

Чтобы придать правдоподобие своей затее, он перехватывал послания Мандины сыну, пробегал их и снова запечатывал, прежде чем отдать адресату; он заставлял Джеймса писать матери раз в месяц, чтобы тот не удивлялся, если она с теплотой упомянет о его письмах.

Обман прекрасно срабатывал. Джеймс, заделавшись парижанином, все реже и реже навещал мать и деда, но письма заменяли его присутствие. Что до Вильяма, он наслаждался теми ночами, когда писал свои фальшивки: он лелеял иллюзию, что исправляет жестокость мира, пытается заслужить прощение за то, что отнял сына, и покрывает Джеймса-отступника, а под его маской он мог позволить себе выразить истинную нежность к Мандине.

Джеймс, получив степень бакалавра, пошел по отцовским стопам и поступил в высшую школу – в его венах текла кровь Гольденов. Вильяму приходилось неотступно требовать, чтобы сын хоть один-два раза в год бывал в Савойе. Он настаивал тем упорнее, что был уверен: сыну с его мертвенным цветом лица парижанина, студенту и гуляке, пойдет только на пользу подышать чистым воздухом. Увы, терпения Джеймса хватало максимум на четыре дня, после чего он спешно возвращался, по-прежнему бледный, в отцовский особняк.

На двадцатипятилетие Джеймса, во время празднования, которое превратило дом в переливающийся всеми цветами бар-дансинг, произошло нечто странное. В момент, когда прием был в самом разгаре, Джеймс потерял сознание. Подумали, что это алкогольная кома, потому что выпил он немало, но обследование в отделении скорой помощи выявило проблему с почками, и его решили госпитализировать.

В первые часы Вильям отказывался верить диагнозу медиков. Помилуйте, если парень перепил на собственном дне рождения, это еще не повод утверждать, что у него больные почки! Такое случается каждый день! Бредите вы, что ли? Выпустите отсюда моего сына.

Профессор Мартель объяснил Вильяму, неспешно, методично и грустно, что вечеринка послужила не причиной, а катализатором. Уже многие годы Джеймс страдал некрозом почек. Сейчас болезнь начала резко прогрессировать.

– Его цвет лица вас не настораживал?

– Настораживал, но он столько работал…

– Его иногда рвало?

– Да, но он бывал в ночных клубах, и я…

Вильям опустил голову, побежденный: он понял.

– Какое лечение ему прописано?

– Лечения не существует.

– Что?

– Единственным выходом является трансплантация. Если ему пересадят почки, он может выжить.

– Так сделайте ее!

– Вопрос крайне сложный. И не только потому, что доноров почек очень мало; ведь нам их требуется две, и чтобы обе были совместимы с его организмом. Однако не будем терять надежду. Я немедленно свяжусь с центом трансплантации.

За несколько дней, как если бы известие о болезни прозвучало для него приговором, Джеймс чудовищно сдал. Когда Вильям приходил навестить его – утром, в полдень и вечером, – он видел своего мальчика ослабевшим, исхудавшим, с землистым лицом, желтыми глазами и дрожащими губами. Он очень встревожился, перетряс свои связи, обзвонил весь Париж, чтобы ускорить операцию. Увы, донора со здоровыми почками не было. После четырех недель ложных надежд ситуация вышла из-под контроля: Джеймс мог умереть.

В ту ночь Вильям уединился у себя в кабинете. Ему предстояло сообщить правду матери Джеймса и деду. Как это сделать?

Он решил написать два письма. Одно, от него самого, папаше Зиану. Другое, от Джеймса, Мандине.

Закончив первое, он задрожал, приступив к посланию Мандине:

Дорогая мама,

возможно, я уже покину наш мир, когда ты получишь это письмо. У меня обнаружили очень серьезную почечную недостаточность – обеих почек. Я сам ничего не знал об этих органах, а теперь выяснил на собственном опыте, что они играют главную роль в нашем теле, и, если они отказывают, наша жизнь кончается. Это правда, мама! Я слабею день ото дня… Мне трудно есть, да я и не хочу. Я жду. Чего? Не знаю. Пересадки, как предлагают врачи. Смерти, без сомнения. Каждый день папа проводит многие часы со мной, и по его тревожному лицу я вижу, что угасаю.

Мама, я просто хотел сказать, что люблю тебя. Я тебе обязан всем. Прежде всего жизнью, потому что ты носила меня в себе, потом на руках, у груди, когда никто меня не хотел, – мне известно, что отец настаивал, чтобы ты сделала аборт, а дед считал меня позором. Потом – любовью; ты была само великодушие, преданность, улыбка, порыв. Даже согласие на то, чтобы я тебя покинул, которое разбило тебе сердце, ты дала по доброте, думая, что я должен стать «большим городским господином». Прости меня за этот отъезд. Прости, что я так редко приезжал. Прости, что отдалился. Прости за то, что я из эгоизма не принимал твои ласки, поцелуи, нежность: я хотел быть сильным, независимым, свободным, как положено мальчикам. Если бы мне дали возможность продолжать жить или получить другую жизнь взамен, поверь, я бы постарался показать тебе мою любовь, которую выражал только в письмах, и дал бы твоей любви, такой крепкой, достойное продолжение в той, которую питал бы к своим детям, твоим внукам. Здесь, в больнице, я нахожу убежище в воспоминаниях. Они приносят мне успокоение. Я представляю нас с тобой, рука в руке, бегущими по лугам, а рядом с нами Густ и Белянка, двое твоих друзей, еще более веселых, шальных и радостных, чем мы, и все четверо мы пьяны от счастья, что можно нестись во всю прыть, вдыхать пропитанный солнцем воздух и приветствовать весну. Как правы мы были, радуясь вроде бы пустякам. Потому что в таких пустяках заключалось главное. Вдыхать, выдыхать, ощущать, наслаждаться. Какая мудрость! Я общался со столькими важными людьми, финансистами, политиками, идеологами, учеными, но вдруг обнаружил, что именно тебе, Густу и Белянке обязан незаменимыми уроками. Удивляться жизни. Быть благодарным. Всеми силами будить в себе радость. Вы были моими лучшими учителями жизни, а то и философии, хотя я оказался не на высоте того, что вы мне преподали. Позже я немного заблудился в лабиринтах фальши, я пытался походить на печальных духом, тех, кто предпочитает уныние ликованию, пессимизм оптимизму, смерть жизни. Когда я высказывал суждение мрачное, циничное, нигилистское или безнадежное, они мне аплодировали и награждали дипломом за прозорливость. Но в моем нынешнем состоянии, при моей слабости, все, чему они меня научили, обратилось в груду пыли, и я обретаю силы и свет, только думая о вас троих.

Густ… Белянка… Ты веришь, что там, наверху, мы встретим животных, которых любили? Я так на это надеюсь… А они, я уверен, сделали бы все возможное и невозможное, лишь бы снова меня увидеть, и преданно ждали бы годами, не боясь ни холода, ни неизвестности, ни одиночества, ни отчаяния, чтобы кинуться ко мне, уткнуться теплым носом, размахивая хвостом и жмуря глаза. И мы обнимались бы без конца. Если все так, то вечность – это будет здорово.

Я целую тебя, моя маленькая мамочка, моя большая мама, моя мама нежная и несгибаемая, моя мама, которой я, сам того не желая, причиню огромное горе.

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 58
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?