пустыни были местами, где можно ожидать встречи с божественным. Наконец, ученые начали писать о своих путешествиях; полный их рассказ назывался рихла[284]. Высоко ценилась рихла андалузца Ибн Джубайра (ум. 614/1217), чье паломничество в Мекку вело его из Гранады в Египет, Сирию, Ирак, с возвращением через Латинское королевство Иерусалима и Нормандское королевство Сицилии. Даже описывая последние два с поразительными подробностями, он восклицал:

В глазах Аллаха не может быть оправдания мусульманину, пребывающему в какой-либо стране неверных, кроме как проезжая ее насквозь, когда путь ведет прямо в мусульманские земли… Сердце будет терзаться оскорблением того, чью память освятил Аллах [Пророка Мухаммада]… да еще отсутствием чистоты, соприкосновением со свиньями и всеми прочими запретными вещами[285].

Мы уже кое-что слышали о рихле Ибн Баттуты, который ездил из своего родного Танжера на восток до Китая и на юг до Могадишо. Он искал достойных мусульман везде, где мог, и, хотя не спешил покидать земли неверных, но писал об одной из них так:

Китай был прекрасен, но мне он не нравился. Напротив, мне было очень не по себе, когда я думал о том, как язычество властвует над этой страной. Всякий раз, когда я выходил из своего жилища, я видел многое, достойное порицания. Это так беспокоило меня, что большую часть времени я оставался дома и выходил только по необходимости. Во время моего пребывания в Китае всякий раз, когда я видел кого-нибудь из мусульман, мне всегда казалось, что я встретил собственных близких и кровных родственников[286].

Приключения Йуханны ал-Асада описаны в его «Географии» не последовательно, в отличие от того, как полагалось в рихле. Они то вплетаются в его повествование, то исчезают из него; иногда читатель следует по пройденному им пути, а иногда нет. Но дух исламского путешествия и литературные возможности жанра рихлы помогали ему излагать и описывать собственные путешествия, столь удивительно прерванные и направленные в страну неверных.

В книге Йуханны ал-Асада об Африке речь шла также и об истории, как в географических трудах ал-Масуди и ал-Бакри. Его описание Марракеша, например, сопровождает очерк правления Альморавидов и Альмохадов в былые века. Описание Туниса начинается с краткого изложения его истории со времен падения Карфагена. Сведения о местной и недавней истории марокканских земель он часто добывал из расспросов во время своих путешествий, как мы уже видели. Среди его письменных источников самым важным был великий труд Ибн Халдуна «Китаб ал-Ибар» («Книга примеров»), всеобщая история, начиная от обзора цивилизации в широком смысле и до подробного описания берберов и арабов и автобиографии. Ее многочисленные тома были доступны в мечети ал-Каравийин в Фесе – подарок автора с его автографом. («Китаб ал-Ибар», несомненно, входила в число исторических сочинений, которые Йуханна ал-Асад резюмировал в не дошедшей до нас работе «Краткое изложение мусульманских хроник».) Его «География» в определенных отношениях перекликается с социальными воззрениями Ибн Халдуна, особенно в оценке городского образа жизни[287].

Помимо этой смеси географии, описания путешествий и истории, в тексте Йуханны ал-Асада то возникают, то исчезают и другие темы. Повсюду разбросаны крупицы автобиографического материала. Есть отступления о суфизме, о четырех богословско-правовых школах у суннитов, о различных мусульманских сектах. Рассказывая об остановке в одном негостеприимном городе в королевстве Тунис, автор вспоминает и приводит оскорбительные стихи об этом городе ал-Даббага, «чудесного» поэта из Малаги, который, как и он сам, встретил там скверный прием. Далее Йуханна ал-Асад объясняет некоторые условности подобной инвективной поэзии (хиджаа), сравнивая стихи ал-Даббага с хвалебными стихами гранадца Ибн ал-Хатиба о тех же самых местах. Он сожалеет, что его итальянский перевод не может передать «изящество» этого стихотворения на арабском языке[288].

Такие анекдоты рассыпаны по всей «Географии», и мы уже слышали несколько историй в таком роде, приведенных в «Знаменитых мужах». В этом Йуханна ал-Асад опирался на издавна установившиеся критерии адаба: с одной стороны, это правила благопристойного, приличного и гуманного поведения, уместного даже при дворе, а с другой — традиции утонченной, остроумной и просвещенной речи, подходящей для «светской литературы». За исключением книги о мусульманской вере и маликитском праве, большинство сочинений Йуханны ал-Асада относилось именно к этой широкой категории. Излагая в них мысли на своем все еще несколько упрощенном итальянском языке, он не мог претендовать на изящество стиля, но был способен ввести хотя бы один элемент, необходимый для литературы адаба, — занимательную и поучительную короткую историю. Ведь как бы то ни было, нельзя же наводить на читателя скуку. Образованные итальянцы, которые уже читали или скоро прочтут «Придворного» Бальдассаре Кастильоне, этого бы не одобрили[289].

Йуханна ал-Асад несколько раз утверждает, что в своей книге «говорит правду». Он рассказывает о том, что видел собственными глазами (в чем часто заверяет читателей), или о том, что слышал от какого-нибудь местного жителя. Например, повествуя о городах, расположенных вдоль Нила, он формулирует это так: «автор говорит, что видел эти города, в некоторых случаях входя в них, а в других проезжая рядом с ними, но всегда получал исчерпывающие сведения в разговорах с их обитателями и с лодочниками, которые везли его из Каира в Асуан». Далее он выражает сомнения в правильности утверждения ал-Масуди относительно гор в верховьях Нила: если еще можно поверить, что там находят изумруды, то сообщение ал-Масуди о дикарях, бегающих там как козы, вероятно — одна из его «выдумок»[290].

Делая эти комментарии, Йуханна ал-Асад стремился придать своей книге статус достоверности, требуемый от исторических и географических сочинений и рассказов о путешествиях. Ибн Халдун начал свое «Введение» (или «Мукаддима», первая часть «Китаб ал-Ибар») с признания в неизбежности некоторой «неправды» в исторической информации, привел множество примеров ошибочных и необоснованных историй, которые передавались из поколения в поколение (в том числе некоторые «нелепости», найденные у ал-Масуди), а затем рекомендовал методы социального и политического анализа, с помощью которых историки могут «найти путь истины и правильности». Ибн Баттута объяснял, что, сколь бы ни услаждал рассказ о путешествии ум и слух читателя анекдотами, от него в то же время ожидают истинных и полезных знаний[291].

При всех заверениях, что он говорит правду, воображение Йуханны ал-Асада не оставалось равнодушным к беллетристическим рассказам, именуемым «Макамат»[292]. Самые знаменитые произведения этого жанра принадлежали перу его создателя, персидского автора ал-Хамадани (ум. 398–399/1008) и иракца ал-Харири (ум. 516/1122). Их макамы ходили в бесчисленных списках, и у них были подражатели в ал-Андалусе. В этих историях, написанных саджем (рифмованной прозой), перемежающимся стихами, странствующий