руку и поздравил с сохранением работы в это тяжелое время. Выразил уверенность, что я еще доиграюсь и приду к нему за помощью, когда меня кинут.

– Он использует людей, запомни это себе, умник, – сказал на прощание. – Думаешь, мне не обещал золотые горы?

Злость я сорвал на старом Германе, который разложил свой скарб под арками. В тот день он был трезв. Продавал пепельницу в форме мухи, горсть советских орденов, кляссер с марками и новую бейсболку. Спросил у меня, не надо ли мне чего-нибудь, а я ответил, что да, еще как надо. Что больше всего на свете я бы хотел иметь счастливую землю из Рыкусмыку, так что если б он мне достал мешок-другой, то было бы реально в тему. Герман посерел, перекрестился и удрал, бросив товар. Остановился на ступеньке на краю рынка. Я сделал всего лишь шаг, и он исчез за углом.

Я подумал, что вот так всегда, сколько я себя помню. Люди от меня сбегают. Мать, отец, жена, даже старый пьяница.

6

Дом Владиславы – светло-красный, с острой крышей, опирающейся на колонны, и торчащим сбоку балконом – стоял в компании нескольких подобных. Его заслоняла высокая живая изгородь. Я шел туда, чувствуя страх, подогретый еще чувством вины, как будто старуха была права и я действительно убил ее дочь. Ворота были открыты, трава недавно скошена.

При виде меня Владислава вросла в порог. На ней был фартук и золото на шее. Я сказал, что просто пришел спросить, не нуждается ли она в чем-нибудь, и что я кое-что нашел во время уборки. Подал ей снимок, на котором она была вместе с Теклой. Она привалилась к косяку, чтобы присмотреться к снимку. Я взглянул в глубь жилища, на округлые силуэты мебели, неясные картины и фотографии. Казалось, что тут чисто, откуда же такой смрад?

– Я так понимаю, что эта фотография не имеет для тебя никакого значения, – сказала она. Не закрыла дверь, но и внутрь меня не впустила. – Я даже не видела тебя на могиле. От тебя нет цветов.

– Каждый переживает смерть по-своему. Я живу там, где она умерла.

– Вот именно. Как ты можешь? Боже единый… – Она приложила ладонь к губам. – Я скажу тебе это все-таки, раз уж ты пришел. Ты был таким, как был, но я думала, что у меня есть семья. Всю жизнь мне с ней не везло, ну и снова все так же, как раньше. К старости остаешься больше одинокой, чем когда-либо.

Я попробовал прервать ее и сказать, что этого можно избежать. Не позволила мне.

– Я справлюсь. Я экономила. Найдется кто-нибудь, кто закроет мне глаза и кому я оставлю это все. Это мог бы быть ты. Но ты сделал мне слишком много зла. У меня оно все записано, вот здесь, – она коснулась сердца. – И оно мне вспомнится, даже если бы я не хотела. Так что ступай своей дорогой, Шимек, и не беспокойся за меня. Не хочу тебя больше видеть. Оглох, что ли?

Она хлопнула дверью, а я пошел довольный, потому что вышло даже лучше, чем я рассчитывал. Между домами росли деревья. Весь участок был прикрыт живой изгородью. У Владиславы было четыре замка на входной двери, но окна оставались без защиты. Были и балкон и эркер. Беспокоил меня только этот смрад.

7

Районная библиотека в Рыкусмыку находилась в состоянии ликвидации; объявление на дверях сообщало, что с нового года коллекции и каталоги переводятся в Легницу. Из четырех библиотекарш остались две. Младшая сидела за полукруглым столом, старшая кружила между полками, на которых стояли остросюжетные и приключенческие книжки, все в заботливых пластиковых обертках.

Для начала я заказал «Легенды Возвращенных Земель». Младшая библиотекарша спросила, хочу ли я взять книгу на дом или буду читать на месте. В читальном зале рой мальчишек жужжал вокруг единственного компьютера. Я сказал, что возьму книгу на дом. Младшая библиотекарша сказала, что нужно спросить у начальницы, поскольку не знает, можно ли выдавать на дом такие старые книжки. Начальница позвонила по этому вопросу в Легницу, и в итоге я все равно приземлился у столика. Мой экземпляр оказался идентичным с тем, который был у Теклы. В том числе и потому, что отсутствовала глава о счастливой земле из Рыкусмыку. Страницы были не вырваны, а вырезаны. Я показал это обеим библиотекаршам. Младшая сказала:

– О господи.

Я попросил доступ к компьютеру. Библиотекарши не хотели соглашаться, пришлось напомнить, что это читальный зал, а не игровой клуб. Сопляки разошлись, злобно бурча, а когда я позакрывал цветные окна, не записывая результатов, в их глазах появилась грусть. Интернетом я пользовался несколько раз в жизни и не слишком понимал, как это делается. Умею только играть в Quake. Но я не успел попросить о помощи, как мальчишки показали мне, что и как. Наверняка хотели, чтоб я быстрее освободил им компьютер. Я вбил в поисковик «счастливая земля», но мне это ничего не дало. Один из мальчишек посоветовал мне поискать книжку на аукционах и пообещал помочь с покупкой, если я раскошелюсь. Все зря. Мы нашли несколько экземпляров «Легенд», но каждый с пометкой «экземпляр поврежден».

Мальчишки окружили освободившийся компьютер. Я спросил библиотекаршу, есть ли у них еще какие-нибудь книжки по истории города. Младшая указала на подшивки «Голоса Рыкусмыку». Я припомнил, что газета перестала выходить несколько лет назад, а в бывшей редакции теперь размещалось частное бюро занятости. Шимек, а сколько тебе надо этих подшивок? Да, наверное, все. Тома, подшитые в полотно, завалили столик.

Читал я всегда очень медленно. Скользил взглядом по заголовкам. В семидесятые годы Рыкусмыку казался оазисом счастья, где время проходило в труде, соревнованиях, организованных спортивной секцией при кузнечных мастерских, фестивалях и официальных визитах из Вроцлава и Восточной Германии. То и дело разрезались ленточки. На снимках замок был таким же, как сейчас, разве что без граффити. Электрифицировались деревни, сдавались новые школы. Ремонтировалась ратуша. Город приветствовал украинских спортсменов-велосипедистов. Никто не вспоминал о счастливой земле, скрежете и подземельях. Я все быстрее переворачивал листы.

В середине девяностых газета прибавила в цвете, появилась колонка сплетен, разрослись мелкие объявления. В новом столетии Евросоюз профинансировал фестиваль танца. Приезжали гости из Брюсселя. Районные власти доплачивали за интернет в деревнях, утепляли школы, а учащиеся получали социальные стипендии. Прибыли марафонцы с Украины. Заголовки сливались друг с другом, и я уже почти смирился с поражением, когда увидел фотографию моей мамы в толстой черной рамке. Короткий, подписанный инициалами текст информировал о трагической смерти сотрудницы дома культуры, которую обожали дети и взрослые. Я приглядывался к ее лицу, знакомому и чужому одновременно. Ты знала, мамочка, что со мной будет? Может, да, может – нет, но сейчас мне нужна помощь. Меня озарило, и я вернулся к началу, на этот раз проверяя страницы с некрологами.

Просидел там до закрытия, делая заметки на карточках. В Рыкусмыку люди умирали как везде, с одним исключением. Женщины и мужчины около сорока. По крайней мере, двое в течение года умирали «трагической смертью». Всегда бездетные. Как Текла или я. Выписанные смерти я попробовал сравнить с полицейской хроникой. Никто и никогда ими не занимался.

8

У меня есть их имена, фамилии и фотографии, сложенные в стопку распечаток, – от них осталось только это. Женщина с круглым лицом, черные волосы заложены за уши. Сторож улыбается криво. Усатый мужчина в форме. Учительница, ехидно смеется из-за книги. Крогулец и чиновник в костюме, облегающем тело, как купальный. Хитрюга с золотыми зубами. Блондинка с такими скулами, что можно порезаться, гардеробщица и велосипедистка.

Некоторые сфотографированы в компании близких, но чаще всего одни, на грязном фоне. Сняты под Пястовской башней, под деревом, в неизменной «Ратуше», спиной к замковой стене, выглядели, как будто вот-вот упадут. Слишком много, чтобы я мог всех запомнить.

У женщин были глаза Теклы, у мужчин – мои собственные.

9

Вильчур по-прежнему принимал на воскресных обедах в «Ратуше». Очередь к его столику росла. Он терпеливо занимался каждым, а потом забирал меня со Старомейской, и мы ехали на карьер. Дорога не изменилась. По дороге жаловался, что на него обрушиваются проблемы, с которыми он не может помочь. Что