class="p1">Город не спал, поскольку рос. Кроме Восточного вокзала строился небоскреб на Золотых Террасах, стальные руки Национального стадиона ждали крышу. Фундаменты современных жилых районов на Виланове и Бемове, Бялоленке и Магдаленке были обнесены высокими заборами, к которым лепились сторожки. Строились Прага и центр, обновлялись пятиэтажки на Охоте, вклеивались пломбы в щербатую челюсть Старого Мокотова. Сотни, а может, и тысячи сторожей хлебали холодный кофе, пялились на голых баб на экранах и поглаживали злых псов. Варшава росла ускоренным темпом, словно пытаясь наверстать потерянные годы и построить себя в третий раз, уже как следует.

Небо той ночью было как открытая рука, так освещенное городом, что звезд не видать. И все же бессчетные тучи плыли над неспящим Сташеком, и если б он их коснулся, то был бы как Бог, копающийся в туманности. Тучи находились в Сташеке, хоть он и видел их снаружи себя. Люди как тучи, подумал он, проливаются на улицы и дома. «Зачем вы так со мной?» – спросил он. Те не ответили. Полные имен, которых он не знал. Закутался в мокрую постель Elegante Mare Navy и звал сон. Хотел сон про Магдаленку.

Пятый час утра. Сташек встал голым перед зеркалом. Грудная клетка, может, и слишком широкая, зато верх бедноват. Борозда, идущая от фигурно вырезанного живота, исчезала выше сосков. Он помассировал это место. Руки выглядели получше, если не считать мягкого падения внизу трицепсов. Поискал утешения в мощных ногах. Большинство парней их не качает. Считают, что состоят из хрена и того, что выше него. Почему он не мог уснуть?

Он посмотрел на Варшаву. Дворец Культуры стекал фиолетовым, Саска Кемпа застыла черной глыбой, искрился скелет Национального стадиона. Головокружение сделало город водоворотом, подхватывающим огни.

В глубине кухни бежала светлая полоска бара. Сташек сделал себе кофе и залег перед телевизором. Переключал каналы. Оператор в автомобиле, на месте пассажира, снимал дорогу впереди. Ехали по Варшаве наобум, проезжая охранников, возвращающихся из клубов, и барменов, оглушенных водкой. Сташек почувствовал, что у него гниют кости.

Приготовил хлопья с молоком, выбрал банан, сварил десяток яиц и вынул из них желтки. Сделал четыре подхода по двадцать отжиманий. Нащупал непроработанное место на верху грудной клетки. Собрал завтрак и уселся между колонками Advance, включил усилитель и проигрыватель Bang & Olufsen. Перед полкой с виниловыми пластинками почувствовал себя лучше. Выбрал Reign in Blood от Slayer, коллекционное издание с черной эмблемой на белом виниле. Ел белки от яиц и слушал.

2

Левая рука его безжизненно висела, словно лишенная нервов. Ладонь темнела от прилившей крови, как и каждое утро, как и всегда, когда он покидал принадлежащий ему город. Он сел в такси и велел отвезти себя на Гоцлав. Сказал, что подкинет сверх счетчика, если шофер поторопится.

– Это не полицейская машина, – ответил таксист. Лысину пересекал рыжий зачес.

Поехали по Саской, проскочили над стоящей в пробке аллеей Соединенных Штатов и углубились в пиццерии, невысокие дома и огрызки сквериков. Многочисленные светофоры тормозили движение. Сташек рычал и плакал, ехать, несмотря ни на что. Ведь все несутся, только не они.

В глазах темнеет, тяжелая ладонь потеряла чувствительность.

– Почему только в Польше у всех проблемы со сцеплением? Запад ездит! Раз – и в дамки! А вы знаете, почему? Людей слишком много. Надо что-то с этим делать. Ну, ты глянь! Чего он стоит? Сотни лет дрессировки, все впустую. Гитлер умел. Все умели, только, курва, не они. Сотку дам, только поезжай уже!

Приехали к современной пятиэтажке с серебряными балконами. В ней располагалась фирма, и взгляд Сташека обрел резкость, как всегда. Таксист отсчитал сдачу и сказал:

– У меня была фирма до две тысячи пятого. Мы энергетики поставляли по всему воеводству. Сопляки их с водкой мешали. Денег – вагон! У меня бы точно четыре дома уже было, но я бросил и вожу такси. И вам тоже советую, но жизнь ваша. Я могу только обещать, что больше не буду к вам на Международную ездить.

3

Дорис считала, что четвертый кофе до десяти утра – плохая идея. Он настаивал. Они немного поговорили об инвестиции в Магдаленке. На будущей неделе, когда выделят совместную собственность, стройка двинется. Вопрос краковского дома крепко завяз в бумагах. Дорис сделала кофе и сказала, что некий Кратош пришел снова. Сташек попросил помариновать его еще минут двадцать и не давать ничего пить.

Остался один. Офис состоял из плоского стола, шкафчика с документами, двух неудобных кресел и третьего, директорского, в котором сидел Сташек. Кофе от Дорис был действительно великолепным. Иногда он спрашивал, как она это делает, и слышал один и тот же ответ: это просто кофе.

Он проверил, чего может хотеть этот Кратош, и велел его пригласить. Мужчине было сорок лет, у него были зачесанные назад волосы до плеч и блестящие запонки на манжетах.

– Очень холодно тут у вас.

– Что-то в стояке ковыряют. Даже кофе не смогу предложить. Максимум воды.

– Вы начали строительство?

– Иначе бы и разговора не было.

– А много уже сделано?

Дорис позвонила из-за стены. Сташек извиняющимся голосом объяснил по телефону, что Магдаленка уже распродана, испанцы выкупили две трети на корню. Дорис смеялась. Он выключил Blackberry и повернулся к Кратошу:

– Я отлично понимаю ваши сомнения. Вы представляете себе строительство по сериалу «Сорокалетний», оно-де тянется и тянется. Но мы ставим дом за один сезон. Начали мы в марте. Осенью закончим внутреннюю отделку. Я сам провел последнее Рождество с семьей, уже в новом месте. Впечатление – ни с чем не сравнить.

– Я представляю себе. Но вы все же подняли цену в последний момент.

– Я поднял? Люди только теряют на скачках курса. Вы – потому что цена растет. Я – потому что плачу капризным субподрядчикам. Да и они почти все тратят на материалы, которых еще и вечно не хватает. Другие ставят как попало, где попало. Я строю дома. Дом – это нечто большее, чем четыре стены. Вы со мной согласитесь.

– Вы правы. Если вы не выдержите сроков к октябрю…

– Октябрь как-то…

– В таком случае ноябрь. Если вы не уложитесь, то на Рождество получите повестку в суд, а я позабочусь о том, чтобы уже вы потеряли свой дом. Возвратом того, что я заплатил, дело не кончится. Можете быть абсолютно в этом уверены. – Кратош потянулся за договором и долго читал. – Там будет живая изгородь?

– В каком смысле?

– В смысле живой изгороди. В проекте она есть, но если вы присмотритесь, то на разных визуализациях имеет разную высоту. Я понимаю, что такие мелочи трудно планировать точно. Я хотел бы знать, будем ли мы отгорожены от других домов живой изгородью, или, может быть, разумнее было бы поставить забор?

– А почему вы меня об этом спрашиваете? Это зависит от вас. От владельцев.

Кратош читал еще полчаса. Подписал и мгновенно превратился в неясное пятно. Цвета исчезли. Сташек ждал, пока мужчина выйдет, а потом долго тер веки и медленно дышал, пытаясь успокоить пульс и взгляд.

4

Сташек вышел, обошел такси, открыл дверь для Дорис и подтолкнул ее перед собой туда, где продавались цветы и лампадки. Шагал широко, чтобы не наступить в воду, а плащ увеличивал его плечи. Он был в высоких сапогах. Воротничок мягко облегал короткую шею.

Долго не мог решиться, попросил Дорис помочь, но в итоге сам выбрал венок и четыре красных лампадки с толстыми, как окорок, свечками. Сложил их в пакет, вытянул руки перед собой, проверяя, не сорвется ли. Сказал, что в это время толпы не будет, и оказался прав.

Солнце притушило лампадки на Брудновском кладбище. Сташек никогда не мог найти нужную аллейку. Не знал почему и стыдился перед Дорис. Они миновали деревянную часовенку, закрытую наглухо и охраняемую двумя невысокими деревцами. Зашли между могил. Белый ангелочек закрывал глаза, словно не мог смотреть на два черных креста, выгнутых веревками могильщиков. Орел клевал связанную ногу. Могилы вязли в земле. Сташек нашел нужную. Дорис сказала, что поможет ему, а Сташек присмотрелся к выгоревшим лампадкам и начал перечислять, кто