Зрители словно сами возбуждались от своих воплей, потому что, когда Джонни просил очередную шляпу, разражались еще более яростными.

Клуб был невысоким — обычный барак, и весь сотрясался: казалось, стены, окна, потолок вот-вот рухнут. Экран свисал с потолка где-то на три четверти стены, а в противоположном конце, за нашими спинами, стоял киноаппарат. Старшие, в том числе несколько учителей, сидели на скамейках по бокам, а все остальные — прямо на полу. Луч, бивший из киноаппарата, проходил над самыми нашими головами. Поэтому некоторым оказалось мало этих воплей, свистков, проклятий — они поднимались, попрыгивали так, чтобы попасть в этот луч света, размахивали руками, будто хотели сбить с головы Джонни ту шляпу, которую он в этот момент примерял, а из рук продавца выбить ту, которую он уже нес на смену.

Не знаю, можете ли вы себе это представить. Это был уже не смех, а шторм, буря. Учителя покрикивали: спокойно, спокойно! Но без особого успеха. Может, впрочем, они сами нас побаивались. Тем более что и старшие ученики, сидевшие рядом с ними на боковых скамьях, тоже вскакивали и, подбегая к экрану, преграждали в этом луче света дорогу продавцу.

— Куда?! Куда?!

Продавец, однако, проходил сквозь них, как сквозь туман, подавал мужчине очередную шляпу и забирал ту, в которой он себе в очередной раз не понравился. Наконец все набросились на Мэри. Ты, такая-сякая, оставь свой журнал! Скажи ему, чтобы купил вот эту! Ножку свою опусти! Давай, шевелись! Дай ему пинка, врежь по яйцам! Я уж не буду вам пересказывать. В какой-то момент казалось, что зрители сейчас ворвутся на экран, разнесут магазин, изобьют продавца, Джонни, а с Мэри, например, сорвут шубу, платье, примутся насиловать. Тем более что были среди нас и такие, кто попал в школу именно по этой причине.

Учителя еще пытались навести порядок. Тихо, не то остановим фильм! Быдло, а не молодежь! Завтра каждый за это ответит! Мы вам покажем! Это вызывало еще большее ожесточение. То, что все не закончилось бедой, — заслуга продавца. Он единственный сохранял спокойствие и, по-прежнему кланяясь и улыбаясь, подавал клиенту шляпу за шляпой. Тот, однако, какую ни наденет — смотрит на себя в зеркало без тени удовольствия. Иногда Джонни вроде начинал сомневаться. Очень долго разглядывал свое отражение, словно не был уверен, он ли стоит перед зеркалом. Несколько раз уже казалось, что сейчас отрешенно скажет: вот эту. Или: вон ту.

Но, по мнению публики, именно эта Джонни особенно не шла, так что все улюлюкали, свистели, топали особенно ожесточенно. Пугало огородное! Чучело! Ты похож на... И оглушительное: нет-нет-нет! Джонни, однако, не был обескуражен, казалось даже, что он дразнит зал, затягивая примерку. И возможно — назло залу, — именно эту и купит, хотя сам себе в ней не нравится. Джонни улыбался своему отражению в зеркале, причем разными улыбками: то едва раздвинет губы, то продемонстрирует два ряда идеально белых и ровных зубов, какие бывают только в кино. Известно ведь, какие на самом деле у людей зубы. Большинству из них не следует улыбаться, а может, даже и вообще открывать рот. Джонни сдвигал шляпу на затылок. Затем снова надвигал на лоб, придавая лицу загадочное выражение. Или двигал ее влево-вправо, точно подражал какому-то киногерою. Или подходил к зеркалу так близко, что почти касался его полями шляпы, и вглядывался в себя — глаза в глаза, шляпа к шляпе. Или вдруг отступал и разглядывал себя в этой шляпе с ног до головы. Совал руку в карман брюк — одну, другую или обе разом, принимая расслабленную позу. Или поправлял галстук, одергивал пиджак и выпрямлялся, словно по стойке смирно. То казалось, будто он смотрит на свое отражение с явной неприязнью, то — что уже готов примириться с этой шляпой и даже с самим собой, но ему не хватает решимости. И Джонни беспомощно обращался к погруженной в чтение журнала Мэри:

— Как тебе кажется, Мэри? Взгляни. Я тебе нравлюсь в этой? Правда же неплохо? — Мэри, однако, даже если и поднимала глаза, то лишь на мгновение и молча. И Джонни с сожалением говорил: — Нет, эта тоже не годится.

В такие моменты зал разделял его сожаление. Это было понятно по скрипу пола, скамеек: все одновременно начинали ерзать. Никто уже не свистел, не ругался, не смеялся. Однако это было не просто сожаление. «Придушил бы эту шлюху», — прошептал кто-то расстроенно. Простите, но в нашей школе такие слова были в порядке вещей, других иной раз просто не находилось. Никто не мог понять, почему Мэри все равно. Разве так трудно сказать: да, нет, тем более что речь шла всего лишь о шляпе.

Иногда Мэри поднимала глаза, иногда нет. Но даже когда поднимала, в них читалась все возрастающая скука. Ярость публики тоже росла. Мы все были убеждены, что это Мэри виновата в том, что Джонни никак не может решиться. Хотя, если подумать, в чем она могла быть виновата, если сидела себе тихонько и листала журнал? Но стоило Джонни обратиться к ней: послушай, Мэри, как тебе кажется, Мэри, что скажешь, Мэри? — и зрителей начинало буквально лихорадить. Они извергали из себя не просто ярость, а ярость пополам с беспомощностью, болью, а может, даже отчаянием. Из-за этой Мэри, да. Но почему? Вот сами скажите почему? Ведь это Джонни примерял шляпы, и если он ни в одной себе не нравился, то чем виновата Мэри?

Он мог настолько забыться, что уже ни в одной шляпе себе не понравился бы. К этому все и шло. А может, Джонни не столько примерял эти шляпы, сколько спорил с ними? Но о чем может спорить человек со шляпой? О себе, говорите? Все равно шляпа всегда одержит верх. И какую бы Джонни ни примерил, шляпа одерживала верх. Не важно, сразу он ее снимал или нет, насколько долго в ней стоял или даже красовался перед зеркалом. Кончалось всегда одинаково. Он мог бы примерять шляпы весь фильм напролет, мог примерять до бесконечности, это не имело бы никакого значения. Такая примерка закончится только тогда, когда закончится всё.

Но шляп там было, я вам скажу... Магазин не из рядовых. Куда ни глянешь — повсюду шляпы. Да еще продавец то и дело приносил из подсобки новые, каждый раз в надежде, вновь вспыхивавшей в нем, что вот эта или та уважаемому клиенту непременно понравится. Так что до того момента, когда продавец тоже окончательно